Воспитание народаРелигиозно – публицистический журнал
№1 за 2004г.
ЗА КОГО УМЕР ХРИСТОС?
Отовсюду приходят известия: наши братья баптисты окончательно определились со своей теологической позицией, открыто высказались в пользу арминианства. Что ж, вольному – воля. Напомним основные постулаты арминианства: человек способен по своей собственной воле увидеть себя во грехах, принять Христа, избрать путь спасения и более менее самостоятельно добраться до конечной цели – Царства Божиего. Арминианство – это воля человека, принимающего или отвергающего дар вечной жизни.
Мы понимаем, что баптистам многое в кальвинизме было непонятно. Это и немудрено, ведь большинство из руководящих братьев даже не удосужилось прочитать трехтомник Кальвина. Остальные пошли вслед своих проповедников. Будто не было многовековой истории мирового баптизма, насмерть стоявшего за кальвинистские догматы.
Понимаем, что российских баптистов засмущали вопросы: как евангелизировать, если все предопределено? как соотнести Завет Бога с народом и личную веру? И прочее, прочее. Арминианам ни о чем таком думать не надо. Постарайся настроиться на «Божию волну» – и вперед.
* * *
Вот лишь один из вопросов, по ответам на который так ярко проявляется различие в позициях арминиан и кальвинистов. За кого умер Христос? За всех или только за Свой народ?
– За всех, – отвечают арминиане, – не сомневайтесь.
Наверное, такое утверждение в глазах простых людей выглядит солиднее, милосерднее, более благочестиво. Что ж, предположим, что Христос умер за всех людей на земле. Человеку остается только оценить, поверить и принять Христов дар вечной жизни. Принял дар, показал себя с лучшей стороны – молодец! Значит, прислушался к голосу Пастыря, позволил Христу войти в свое сердце. А если не принял – значит, более возлюбил мир, погряз в своих грехах. Ну и поделом тебе.
Спасшиеся могут с достоинством оглядеться на старости лет, вспомнить, так сказать, славное прошлое. Послушаем разговор таких братьев:
(разговор Бобчинского и Добчинского)
– Я открыл свое сердце Христу!
– И я позволил Ему войти в мое сердце!
– А я покаялся.
– И я увидел себя во грехах!
– А я быстрее вас увидел себя, уважаемый Петр Иванович!
– Нет, я! Вы еще тогда, помню, замешкались на призывном собрании, а я встал и пошел каяться. Видите, как оно получилось... обошел я тогда вас.
– Вы ничего, как я вижу, не знаете. Я, да будет вам известно, еще до того собрания покаялся, когда вы еще пили грех, как холодную воду, грешили, так сказать, во всю ивановскую. А на собрании том у меня пуговица расстегнулась на рубашке, пока я ее застегивал – вы и выскочили. Ну, так и я потом следом за вами встал.
– Да я, если хотите знать, уже в юности твердо решил, что буду держаться праведной жизни!
– А я, если уж говорить откровенно, как только пошел своими ногами, так и стал держаться пути истинного, так, знаете ли, и тянулся к нему.
– Тянулись всю жизнь? А что же вы тогда собрание оставили на несколько лет? сейчас уж не помню на сколько… пьянствовали да дружбу с миром водили, пока вас болезнь не прихватила, вот вы тогда и вернулись.
– А что ж вы на днях роптать начали, дескать, старость не нравится? Это тоже, знаете ли, не очень хороший показатель, настоящий христианин роптать не будет.
* * *
Славные разговоры у синергистов! Кальвинисты, будучи сторонниками монергизма, полагают иначе: лишь Бог по Своей воле спасает грешников, только Он дает спасительную веру в Иисуса Христа. Сам человек по причине своих грехов ни уверовать, ни приготовить себя к вере не может. Если кто хочет цитат из Писания, возьмите хотя бы вот эту: «На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством» (Ис.53:11).
Именно так! Кого Христос хотел спасти, тех и спас, всех до одного. А если хотел спасти всех, да миллионы погибли, чего бы тут смотреть с довольством?
Сторонников же кальвинизма из числа баптистов мы позволим себе спросить: ради чего вы решились смириться с арминианской ересью? Неужели вы так и будете всю оставшуюся жизнь вздыхать по кальвинизму, лишь иногда с оглядкой позволяя себе сказать: а ведь и в учении Кальвина что-то есть… На что неизменно получать ответ: и ты не из Галилеи ли?
Право, что за участь? Интеллектуальное самоубийство какое-то, другого слова и не подберешь.
Редактор
==================================
В. Скаковский
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Понятие завета требует не только внутренней убежденности, но и внешней культуры. Люди не существуют по одиночке. Жизнь устроена так, что люди находятся в социуме, создают семьи, растят детей, занимаются коллективным трудом. Появляется понятие общности, где ответственность ложится не только на каждого по отдельности, но и на общество в целом. В контексте Писания появление общественной структуры (семья, государство) связывается с катастрофическим возникновением дефицита индивидуального ресурса человека. Общественная структура позволяет в разной мере восполнить недостаток как индивидуального, так и группового ресурса. Ресурс человечества со времени первой катастрофы постоянно увеличивался. В историческом плане человеческая общественная система имела склонность к развитию и усложнению, а не к хаосу и распаду. Поразительно, что служило катализатором этого процесса: вечная заповедь, по-разному декларируемая человечеством в различные исторические времена, была направлена не просто на охранение, но на развитие общественной структуры. Если можно утверждать, что человеческая мораль больше общественный, чем индивидуальный инстинкт, то здесь мы имеем возникновение нового качества человеческого пространства.
Мы не всегда понимаем цивилизационное значение священной заповеди в ее древней сакральной форме. Наши современники рассуждают о диетических законах прошлого (запрет на вкушение свинины), пытаясь свести их смысл к прагматическим санитарным установкам. Между тем восточная традиция всегда культивировала понятие чистого и нечистого с сопутствующими запретами. Можно вспомнить, каким святотатством для слушателя было поведение Хама – он лицезрел наготу отца. В святое место не должны были вести ступени, чтобы не оголилась нагота священника и не осквернила чистоту. Весь этот символьный ряд имел глубокое философское и дидактическое значение для Востока. Еще и сегодня люди – даже утратив понятие о чистом и нечистом и думая, что все дело в термической обработке пищи, – догадываются, что соединение высокого и скверного может стать губительным для общества.
В наши дни рассуждают так: «Что касается инстинктивных запретов на половые связи – это абсолютно искусственная норма, не имеющая под собой серьезного рационального элемента. Во все времена женский промискуитет порицался значительно сильнее мужского, потому что имел своим следствием размывание «своей» генетической линии. Запрет на «беспорядочные половые связи» для мужчин сводился к запрету на чужое имущество (жену). Даже в Библии «жена ближнего» перечислена через запятую с ослом, рабом и другим имуществом».
Было бы наивным исчерпывать этим значение священной заповеди. Давно подмечено, что беспорядочность половых связей ведет к деградации общества. Человек – существо конфедеративное, ощущающее себя личностью лишь в принадлежности к определенному социуму. Вот эта связь личности с общественной формой, существование индивидуального пространства может быть парадоксальным образом разрушено, казалось бы, самым «индивидуалистичным» аморальным поведением. Становление цивилизаций всегда сопровождалось военной аскезой, а половая распущенность обозначала фазу заката. Это осознали еще римляне. Император Октавиан, увенчанный титулом Августа, после наведения в стране внешнего порядка занялся наведением порядка в нравственной жизни римлян, призывая всех к старым обычаям, простоте и скромности; издал закон, направленный против роскоши. Особое внимание он уделил законам, запрещающим разврат. Семья и государство связаны – вот что не всегда отчетливо сознается.
Диалектика исторического процесса такова, что вслед за увеличением ресурса, вызванного усложнением человеческой структуры, парадоксальным образом следует ослабление роли ее основы – священной заповеди. Культура древнего Израиля возникла на основе признания святости заповеди, перед которой все принципиально равны. Вначале основное внимание служения левитов было обращено в сторону правильного поклонения и принесения жертвы. С вхождением Израиля в мировую структуру и увеличением культурного ресурса внимание стало перемещаться в направлении нравственной заповеди: «милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Осия 6:6). Фарисеи перенесли служение в повседневную жизнь, создавая своды мельчайших предписаний. Следующим шагом на этом пути стало объявление христианством нового статуса человека, где внешние формулировки уступили место внутреннему позыву, а вербальные конструкции – интуиции. Апостолы не вручили миру четких предписаний. Когда встал вопрос, перенести ли на христиан, обращенных из язычников, юрисдикцию иудейского закона, «по долгом рассуждении» апостолы и пресвитеры вынесли решение, «чтобы они воздерживались от оскверненного идолами, от блуда, удавленины и крови, и чтобы не делали другим того, чего не хотят себе» (Деяния 15:20). Так Собор в Иерусалиме сформулировал первые новые исторические требования в ритуальной и гражданской областях. В этой точке христианство расходится с иудаизмом. Поскольку предписания Собора носили скорее рекомендательный характер принципа, далекого от законченных конструкций законодательных систем, то личный аспект начинает играть в христианстве первостепенную роль. Неизбежно идеи закона, традиционного общества, формальной конструкции отходят на второй план, и священная заповедь утрачивает коллективную составляющую. Вместе с тем, христианство обретает невиданное ранее измерение неформальной системы. Именно в этом качестве оно и начинает взаимодействие с цивилизацией народов.
Когда идея народа завета – но уже в глобальном масштабе – была восстановлена с принятием христианства Римом, она вызвала к жизни попытки установить христианское законодательство и космогонические схемы, отражающие иерархию общества. Эти законы, не имея статуса священного текста, менялись в зависимости от исторической ситуации.
Реформация, столкнувшись с этой проблемой, попробовала обратить свое внимание не на формальный свод, а на смысл вечного Закона, стоявший за священными предписаниями. «Нам следует помнить, – утверждал Кальвин, – что предписания Бога содержат нечто большее, чем то, что выражено словами. Здесь, однако, нужно проявлять крайнюю сдержанность, – предостерегал он, – чтобы не вкладывать в слова произвольный смысл». Но и такая осторожная позиция вызывала возражения. «Некоторые имеют обыкновение заявлять, – отвечал Кальвин, – что отмена Моисеева Закона или предпочтение ему новых законов означает оскорбление Божьего Закона. Но это возражение безосновательно. Ибо те законы, которые каждый правитель устанавливает в своей стране, он предпочитает не потому, что они просто кажутся ему лучшими, а ввиду их сообразности условиям времени, места и характера народа. Кроме того, Моисеев Закон при этом не отменяется и не устраняется по той простой причине, что он никогда не предназначался для нас, неевреев. Ведь Господь сообщил его через Моисея не для того, чтобы он соблюдался во всяком народе и во всем мире – всем народам предоставлена свобода издавать такие законы, какие им нужны. Все эти законы будут, тем не менее, отвечать вечному правилу любви, так как, различаясь по форме будут устремлены к одной цели» (Наставление, 4; 20; 15-16).
В конце концов, так и произошло. Разнообразие законов уравновешивалось стандартом внутри протестантских общин. Не соглашаясь друг с другом по отдельным теологическим положениям, протестанты, тем не менее, четко соблюдали нравственный стандарт на основе церковной дисциплины. Так продолжалось до тех пор, пока церковная община была вписана как необходимый элемент в состав нового общества. Несовпадение церковной общины и гражданского общества, разрушение нравственного стандарта – звенья одной цепи секулярной революции новой цивилизации. Капитализм снял вопрос о святости человека, заменив ее функциональной детерминированностью поведения и дальнейшей индивидуализацией общества. «Если бы средневековый мыслитель столкнулся с учением об обществе, основанным на предположении, что стремление к материальной выгоде является постоянно действующей и существенной силой, которая вместе с другими естественными силами должна быть признана самоочевидной и неизбежной, – это учение показалось бы ему не менее абсурдным и безнравственным, чем социальная философия, построенная на допущении ничем не ограниченного действия таких постоянно присутствующих человеческих качеств, как драчливость или сексуальный инстинкт», – так Эрих Фромм в работе «Бегство от свободы» излагает исторические исследования Тоуни, который доказывает, что хозяйственная организация средневекового общества была социально и морально ориентирована. Религиозный компонент был определяющим в мотивации трудовой деятельности. В средневековой теории нет места такой экономической деятельности, которая не связана с моральной целью. Цеховая солидарность служит основой для уверенности субъекта хозяйственной деятельности в том, что работа его прокормит. Подмастерья, обучающиеся у мастера, знают, что со временем они сами станут мастерами. Каждый мастер знает своего клиента и создает товар не для неведомого рынка в капиталистическом смысле (такого понятия еще не существует), но удовлетворяет конкретный запрос. Предпосылок для расширенного производства почти не существует. Личные отношения – необходимый элемент хозяйственной деятельности. Оптовая и розничная торговля еще не отделились друг от друга, и даже те купцы, которые торговали с другими странами, как, например, члены Северогерманской Ганзы, занимались и розничной продажей. Накопление капитала до конца XV века происходит очень медленно. В этих условиях мелкий предприниматель был значительно увереннее в своем положении, нежели в экономической обстановке Нового Времени, когда географические открытия резко увеличили ресурс хозяйственной деятельности. Расширение производства потребовало привлечение новых людских ресурсов. Многочисленные подмастерья потеряли участие в прежней естественной ротации, мироустройство пошатнулось и лишило человека социальной устойчивости. Последние попытки вернуться от рынка к средневековой цеховой солидарности и приоритету «духовного» мы с большой натяжкой можем найти в советской модели. На самом деле даже непонятно, чего в ней было больше – структура производства была построена по капиталистическому образцу, где нет места средневековому непосредственному участию владельца в труде, имеющем личного адресата. Скорее можно было бы говорить о предельной монополизации производства, если бы элементы регулирования спроса не придавали системе некий средневековый привкус. В любом случае – победа крупного капитала оказалась тотальной, что привело к смене психологических и ценностных установок. Человек оказался вырван из социума и помещен в бесконечную лавку ценностей с невероятно широким выбором. Понятно, что такая организация общества не могла бы осуществиться без принципиального увеличения мировых ресурсов – как сырьевых, так и человеческих. Общество изобилия перемололо средневековую идею морального социума в пафос технического творчества. Война уступила место наступлению технологий. В пределе крупный капитал в роли международной универсальной структуры делает неразличимыми государство, нацию и пол. Человек теряет всякую самоидентификацию кроме производственно-потребительской. Большую унификацию и атомизацию общества трудно себе представить.
* * *
Остается вопрос, насколько исчерпаемы ресурсы дешевых технологий и что может произойти при их истощении. В наше время основным элементом в ценовой структуре является труд, а не материал. Новые технологии делают этот труд исключительно производительным, повышая людской ресурс планеты. Можно напомнить, что резкое снижение цен на изделия hitec’а произошло за счет включения азиатского региона в мировую хозяйственную деятельность. Однако повышение уровня благосостояния и разрушение традиционных структур уже вызвали снижение рождаемости в Азии. Темпы старения постоянно увеличиваются. Политики и демографы предупреждают, что пожилым японцам придется работать больше, иначе пенсионная система и система здравоохранения развалятся из-за старения общества и сокращения численности населения. В настоящее время на каждых четырех работающих приходится один пенсионер. Через 25 лет это соотношение будет равняться два к одному, поскольку количество людей старше 75 лет утроится. Изменения уже очевидны. В 2001 году японцев старше 70 лет стало больше, чем детей моложе 10 лет. Правительство говорит, что в 2006 году численность населения достигнет максимума – 127,74 млн. – и потом начнет сокращаться. Две трети людей старше 65 лет хотят работать, пока позволяет здоровье – больше, чем в других развитых странах. Возможно ли это?
Десять лет назад Фрэнсис Фукуяма буквально потряс мир идей, утверждая, что мы уже достигли конца истории. Теперь он заглянул в будущее, и философу явно не понравилось то, что он там увидел. Во многих случаях медицинские технологии предлагают нам настоящую сделку с дьяволом, утверждает Фукуяма: продление жизни, но с меньшими умственными способностями; освобождение от депрессии вместе с избавлением от креативности духа; терапия, стирающая грань между тем, чего мы добиваемся собственными силами, и тем, что мы имеем благодаря различным химическим препаратам в наших мозгах.
Существует два периода престарелого возраста, открытые медицинскими технологиями, по крайней мере, в развитом мире. Первая категория включает в себя людей в возрасте от 65 до 80. В этот период люди в большинстве случаев могут рассчитывать на здоровую и активную жизнь, а также достаточное количество ресурсов, которыми можно воспользоваться. Вторая фаза престарелого возраста – категория номер два – значительно проблематичней. Этот период включает в себя время после 80 лет, когда способности большинства людей, переступивших этот порог, начинают ухудшаются, и они возвращаются в состояние детской зависимости. Резкий рост численности представителей второй категории может быть охарактеризован как «национальный сценарий ухода за больными на дому», когда люди, доживающие до 150 лет, последние 50-60 лет своей жизни проводят в состоянии детской зависимости от сиделок.
Есть целый ряд вопросов, касающихся жизни в таком обществе и не имеющих ответов, поскольку в человеческой истории еще никогда не было обществ со средним возрастом 60, 70 лет и выше. Каким будет видеть само себя такое общество? Если вы подойдете к обычному газетному киоску в аэропорту и посмотрите на лица, изображенные на обложках журналов, то увидите, что их средний возраст составляет 20 лет и меньше – возраст подавляющего большинства хорошо выглядящих и здоровых людей. Для большинства же исторических обществ эти лица могли бы стать отражением их среднего возраста, а не возраста пика красоты и здоровья. Каким образом будут выглядеть обложки журналов через одно-два поколения, когда люди, недавно перешагнувшие второй десяток своих лет, будут составлять крохотное меньшинство населения? Останется ли еще у общества желание думать о себе, как о молодом, динамичном, сексуальном и здоровом, даже если этот образ будет отличаться от реальности еще сильней, чем сегодня? Поменяются ли вкусы и привычки людей, когда молодежная культура придет в окончательный упадок?.. Такие вопросы задает знаменитый автор «конца истории». У этих вопросов есть экономический аспект.
Эксперты ООН выделяют несколько основных тенденций мирового масштаба, отражающих нынешнюю демографическую ситуацию. Озабоченность специалистов вызывает в первую очередь тот факт, что неуклонно растущее количество пожилых людей (60 лет и старше) соседствует со снижением числа детей (до 15 лет). Считается, что впервые в истории человечества к 2050 году, когда стариком окажется каждый пятый, по всему миру количество пожилых людей превысит число детей. Демографическая пирамида перевернется. Подобный «исторический переворот» уже произошел в некоторых западных странах в 1998 году. По расчетам директора Испанского института долголетия Франсиско Маркоса Бесерро, к 2020 году в Испании число стариков в возрасте от 80 до 85 лет, требующих ухода, достигнет около 2 миллионов человек. Однако, дети не смогут ухаживать за ними, поскольку будут перегружены работой, а правительство не сможет взять на себя все расходы, так как и сейчас нет на это средств.
Развал пенсионной системы по сути должен означать конец определенной цивилизационной фазы. Унификация общества, достигшая высшей точки, начинает обратный ход. Таков ошеломительный сюжет возвращения. Если общество не в состоянии обеспечить старость, значит, либо с нравственностью в этой области должно быть покончено, как в средневековой Японии, либо начинает быть востребованным древний инстинкт рода, институт семьи. В этих условиях проекты, подобные «родительскому налогу» и усиливающие аспект семейной ответственности, уже не кажутся столь фантастичными или отвлеченными. Возникает обратная структуризация общества на пути возвращения. Появляется автономное пространство, собственное мини-государство. Эти тенденции могут усилиться, если начнут сопровождаться истощением сырьевых ресурсов.
В свое время членами Римского клуба – международной неправительственной организации, созданной итальянским менеджером Аурелио Печчеи, который пригласил в апреле 1968 г. около 30-ти европейских ученых, чтобы выявить основные затруднения и проблемы, вставшие перед человечеством, – была предложена модель «Мир-3», созданная специалистом в области системной динамики Деннисом Медоузом по экономико-математической модели Форрестора. Результатом стало появление нашумевшего доклада под названием «Пределы роста», представленного 12 марта 1972 г. в Вашингтоне, в Смитсоновском институте. В нем утверждалось, что через 75 лет сырьевые ресурсы планеты будут исчерпаны, что вместе с нехваткой продовольствия приведет к глобальному кризису невиданных масштабов и поставит под вопрос дальнейшее существование человечества. Хотя построенные математические модели были не раз критикованы с различных позиций, но сегодня все больше аналитиков склонны рассматривать геополитические явления через призму борьбы за минеральные и углеводородные ресурсы. Любопытно, что в докладах, представленных Римскому клубу утверждалось, что тенденции развития современного общества несовместимы с биологической сущностью человека, целью которого должна стать перестройка общепринятой системы ценностей, а вместе с ней и всей современной системы отношений в обществе, и отмечалась необходимость формирования «нового человека», который бы заботился о выживании всей цивилизации и направлял на это все свои усилия. Проблема истощения сырьевых ресурсов позволяет взглянуть на подобную задачу с неожиданной точки зрения.
Если с истощением людского ресурса еще как-то можно бороться и существуют резервные ареалы, то перед сырьевым кризисом человечество бессильно. Увеличение цены продукта кажется запрограммированным историей. Но дорогой продукт – это совсем другое общество. Во-первых, дорогой товар не может быть массовым. Массовое производство – основа крупного капитала и движитель новых технологий. Массовое производство никогда не направлено на конкретного потребителя, а на некий обобщенный и усредненный образ. Образ – как воображаемого потребителя, так и предлагаемого товара – необходимый элемент сегодняшней безличной и психоделической коммерческой деятельности, использующей теории и методы, сводящие производство в конечном счете к постмодернистскому созданию нужного образа в психическом пространстве потребления. Дорогой продукт – естественный предел такой деятельности. Он диктует ограничение и индивидуализацию, то есть в некотором смысле возврат к средневековой конструкции, где не изобретательность, а конкретные потребности и запрос направляют производство.
Так завершается эпоха массового потребления. Одновременно усиливается роль мелких автономных структур, вписанных в социальную модель общественного устройства. Социальное самоопределение начинает теснить индивидуальное мировосприятие. Подчиняясь ассоциации, можно вспомнить, как в средневековом обществе, по словам Якоба Буркхардта, человек познавал себя только по расовым особенностям или по признакам, различающим народ, партию, корпорацию, семью, другими словами, понятие личности связывалось всегда с какой-нибудь общей формой. Но такое самоопределение всегда порождает заказ на идеологию. Если при этом общество склонно к стагнации, а не расширению деятельности, то как всякое ограничение подобная ситуация требует не рационального, а абсолютного обоснования. Таким образом, мы имеем некий обратный ход. Если расширение мира и увеличение культурного ресурса сосредотачивает внимание на культурном субъекте (то есть на отдельном человеке), то сокращение ресурса переводит внимание на объектную сторону, на общественное устройство. При этом кажется, что культурный ресурс в значительной мере уже исчерпан и не может служить источником объектной идеологии. Остается ждать возвращения заповеди – очень вероятно, дополнительно осмысленной как продукт научного знания, как общественный закон и психофизический норматив. Ведь наука сегодня не менее «священна» в глазах человечества, чем религия в прошлом.
Возвращение к заповеди так или иначе должно произойти. Вопрос только, в какой форме и в какое время. Никто не обещал нам, что все произойдет так, как мы себе это представляем. Рисуя возможные модели, мы должны быть готовы к новым идеям, а не к старым формам. Священный текст объявляет, что Церковь будет стоять вечно, истина не покинет землю, Христос не оставит человечество. Однако Церковь – не обязательно религиозная организация в нынешней форме, истина не всегда формулируется сакральным языком, а Дух дышит, где хочет. Таково Его суверенное право.
|