| ____________ | ЦИК: ТЕОЛОГИЯ
---------------------
Предлагаем Вашему вниманию текст православного автора. Обратите внимание на трудности, с которыми он сталкивается, пытаясь опровергнуть кальвинистское учение о предопределении.
Е.К.
---------------------
СЛОВО СВЯТИТЕЛЯ ЛУКИ
О ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИИ
Хочу, чтобы поняли вы, что такое предопределение Божие. Это трудный вопрос, и потому с великим вниманием слушайте слова мои.
Слышали вы, что пред рождением Иоанна Предтечи ангел Господень, явившись отцу его, священнику Захарии, в храме Божием, предвозвестил, что будет ему великая радость, что все народы мира возрадуются о рождении его сына, ибо будет он велик пред Господом и Духа Святого исполнится еще от чрева матери своей.
Видите, св. Иоанн Предтеча уже до рождения своего был освящен Богом, был предопределен быть великим и славным.
И не только с ним одним было так, так было и со многими преподобными: со святителями Амвросием Медиоланским, Ефремом Сириным, Сергием Радонежским и многими другими святыми. Уже вскоре по рождении их или даже еще до рождения Господь открывал матери, что велико и свято будет то дитя, которое носила она во чреве своем.
А другие несчастные, которых так много, как рождаются? Рождаются как бы предназначенными на погибель, рождаются от родителей, полных греха и нечистоты, рождаются от прелюбодеев и блудниц, от воров и разбойников, от пьяниц, живут и возрастают в самых неблагоприятных для спасения условиях. Все их окружающее как будто преднамеренно направляет их на путь погибели.
Вот и спрашивают себя, что это значит, почему это Господь как будто одних заранее предназначает ко спасению, а другие заранее как будто осуждены на погибель.
Тяжел этот вопрос, ибо слышали мы не раз, что Господь Иисус Христос заповедал апостолам Своим проповедовать Евангелие всей твари, чтобы все спаслись; заповедал проповедовать во всех языках, всем народам, всем, всем живущим, начиная от Иерусалима.
Читаем в послании к Тимофею: "Не стыдись свидетельства Господа нашего Иисуса Христа, ни меня, узника Его; но страдай с благовестием Христовым силою Бога, спасшего нас и призвавшего званием святым не по делам нашим, но по Своему изволению и благодати, данной нам во Христе Иисусе прежде вековых времен" (2 Тим. 1, 3-9).
Когда слышим мы слова эти, у некоторых из нас закрадывается тяжелая мысль, будто Господь кого-либо предопределяет к погибели. Нет, нет! Всем хочет спастися и в разум истины приити.
Читаем мы в послании Римлянам: "При том знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению все содействует ко благу, ибо кого Он предузнал, тем и предоставил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братьями" (Римл. 8, 28-29).
Огромно значение этих слов апостола Павла. Предопределено быть подобными образу Сына Его тем, кого Он предуставил: тем, о которых по Божествен ному предведению Своему знал заранее, что пойдут они по пути, заповеданному Христом, будут достойны Царствия Божия.
"Тех, кого Он предопределил, так и призвал, а кого призвал, тех и оправдал, а кого оправдал, тех и прославил". Вот эти слова св. апостола Павла о Божественном предопределении и другие его слова, на которых сейчас остановлю ваше внимание, привели к тому, что крайние протестанты – кальвинисты, реформаты – создали очень мрачное и безнадежное учение, будто все заранее Богом предопределены или к вечному спасению, или к вечной погибели. Они учат, что те, которые предопределены ко спасению, не могут никак отделаться от благодати Божией. Если бы даже и захотели ее отвергнуть, все равно, как определенные ко спасению, все будут спасены. А те несчастные, которые предопределены к вечной погибели, сколько бы ни старались делать добрые дела, все равно будут осуждены.
Видите, как мрачно, как даже богохульно учение реформатов. В этом учении Бог – жестокий тиран, Который по Своему произволу одних предопределяет ко спасению, других оставляет на погибель.
Но ведь Бог благ, всемилостив; Он послал Сына Своего Единородного на крест спасти все человечество. Как совместить с этим мрачное учение реформатов о безусловном предопределении? Нельзя, нельзя его совместить.
А наша Православная Церковь учит совсем не так. Поймете это из моего толкования следующих слов апостола Павла: "Неужели неправда у Бога? Никак, ибо Он говорит Моисею: кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею". – Бог знает, кого миловать, кого жалеть – и только тех пожалеет, только тех помилует, кто достоин в Его святых очах. "Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего" (Римл. 14-20).
Вот это трудные для толкования слова: как так, выходит как будто бы, что нисколько не зависит от нас помилование, что как бы ни подвизались, как бы ни стремились в Царство Божие, спасены будут только предопределенные, и только милостью Божьей.
Как это понимать: неужели наши добрые дела, неужели жизнь по заповедям Христовым не имеют значения? О нет, о нет! Они имеют огромное значение, и если сказал святой Павел, что помилование Богом зависит не от того, кто желает спасения, а только от Бога милующего, то что это значит? Как это так, что спасение не зависит от наших подвигов? Вот как, это хорошо поймите.
Стремление в Царство Божие и подвиги ради этого могут быть различны. Есть люди, которые стремятся творить волю Божию только потому, что боятся Бога. Есть люди, которые творят дела добрые только ради того, чтобы получить награду. Есть и другие люди, которые творят добрые дела не из страха перед Богом, а из любви к Нему. Они не ждут награды за свои добрые дела, которые творят только потому, что сердце их, горящее любовью к Богу и к ближним, не может не творить добра. Вот эти, только эти угодны Богу. Эти, только эти заслуживают помилование Божие.
Бог знает сердца всех людей. Он зрит в сердце каждого и видит их с полной ясностью; тех, сердце которых полно чистой любовью к Богу и к ближним, Он милует. Он знает, кого помиловать, Он знает, кого жалеть, и Он их жалеет.
А тех, кто, стремясь попасть в Царство Божие, творят дела добрые только из страха пред Богом, из страха наказания за грехи, из желания за свою жизнь получить награду, тех Он не милует, тех не жалеет.
Как видите, нет никакого противоречия в наших представлениях о благости и справедливости Божией.
И далее, чтобы объяснить эти слова, св. апостол Павел ведет речь о фараоне египетском, о том царе Египта, который упорно не повиновался повелению Божию отпустить из плена народ израильский и был до конца непослушен воле Божией. "Ибо Писание говорит фараону: для того самого Я поставил тебя, чтобы проповедано было имя Мое по всей земле".
Бог знал, заранее знал, Сердцеведец, что до конца будет упорствовать в злобе, в нечестии фараон египетский, но Бог терпел, терпел весьма долго, посылал на него страшных десять казней, и только десятая казнь принудила фараона смириться пред Богом. Но не смирился он полностью, ибо когда ушел народ еврейский, отпущенный им, он погнался за ним, чтобы истребить их.
Так вот его, этого фараона, Господь поставил на его высоком месте, чтобы показать на нем силу свою, и чтобы имя Божие было проповедано по всей земле.
"Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает" . Опять слова, приводящие некоторых в смущение. Неужели Сам Бог ожесточает, и что значит здесь слово "ожесточает"? Неужели значит это, что Бог Сам направляет несчастного человека на неповиновение Его воле, на творение злых дел?
Конечно, нет, это невозможно. Бог, даровавший человеку свободу воли, не мешает грешнику укореняться в своей греховности и ожесточаться против Бога под влиянием врага Божия – сатаны. Значит, не Бог ожесточает, а только предоставляет грешнику ожесточаться, как это было с фараоном, и оставляет его.
В Апокалипсисе читаем такие удивительные слова: "Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да твори правду еще, и святой да освящается еще" (Откр. 22).
Надо, чтобы в мире рядом со святыми, с теми, кто возлюбил Христа, были и нечестивые, и богохульники. Зачем? По великому закону противоположности, ибо этот закон царит во всем: свет и тьма, холод и тепло, добро и зло, тишина и буря.
Этот закон противоположности необходим и в приложении к нравственной жизни человечества. Для нас, возлюбивших Христа и видящих, что творят грешники, как Господь наказывает их, как ужасен суд их, это необходимо, чтобы ужаснулись мы, чтобы отвратили сердце свое от их пути, чтобы всецело обратились ко Христу и шли за Ним.
Вот когда задают такой вопрос, то отвечает на него Св. Писание. "А ты кто, человек, что споришь с Богом" – ты как смеешь укорять Бога! – "Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал: Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого. Что же, если Бог, желая показать гнев и явить могущество Свое, с великим долготерпением щадит сосуды гнева, готовые к погибели, дабы вместе явить богатство славы Своей над сосудами милосердия, которые Он приготовил к славе" (Римл. 10, 20-24).
Да, конечно, Господь волен допустить рождение и жизнь таких сосудов гнева, сосудов, предназначенных для низкого употребления, каким был фараон, какими были восстававшие против Христа, презиравшие заповеди Его, предпочитавшие жить, как им хочется. Вот Бог предоставляет и этим сосудам гнева Своего жить и действовать, чтобы мы, взирая на них, опасались быть подобными им.
Еще на одном тексте апостола Павла из послания к Титу остановлю ваше внимание. Он говорит, что "Он спас нас не по делам праведности, которые мы бы сотворили, а по Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом" (Титу 3, 5) – не по делам нашим, а по своей благодати. Опять как будто ни к чему наши добрые дела. Как ни к чему – они необходимы.
А как понимать слова Павловы – Бог поступает с людьми весьма часто не так, как, кажется нам, заслужили они по делам своим: не карает непосредственно за каждое недостойное, за каждое греховное дело. Ибо знает Он сердца людей, ибо знает, что многие, прогневавшие Его в молодости своей, потом окажутся великими пред Богом и пред людьми.
Среди святых отцов и учителей Церкви было двое блаженных: блаженный Иероним и блаженный Августин. Оба они жили в древнее время в III и IV веке, жили один в Риме, другой в Карфагене, где была крайняя распущенность нравов, где царил разврат, где никто не думал о чистоте, где все предавались наслаждениям. И эти блаженные, как сами написали об этом, в молодые годы свои отдали дань плотским страстям. Блаженный Августин написал великую "Исповедь", в которой описал все свои падения в годы юности.
Вот по этим делам разве не надо было Богу их наказать?! А Бог не наказал, потому что знал, кого миловать и жалеть, потому что знал, что принесут они слезное глубокое покаяние в грехах своих и станут великими светилами Церкви Божией. Вот видите, почему так пишет апостол Павел Тимофею, что Бог спасает "не по делам нашим, но по Своему изволению и благодати, данной нам во Христе Иисусе прежде вековых времен" (2 Тим. 1,9).
Бог прощает многим из нас грехи тяжкие и гнусные, ибо видит сердца наши, жалеет и милует нас, чтобы направить на путь спасения, освобождения от греха.
Вот то толкование предопределения Божия, которое изложил я вам на основании Св. Писания, а теперь прибавлю еще нечто.
Если возмущаются, огорчаются, обвиняют Бога в том, что многие несчастные люди рождаются в условиях, не благоприятствующих делу спасения, когда видите несчастных детей пьяниц, воров, убийц, прелюбодеев, ведущих ту же греховную жизнь, как вели их родители, то имейте при этом в виду, что тут действует великий и всеобщий закон наследственности.
В науке много написано о наследственности телесной. Мы знаем все, как часто с поразительным сходством и точностью наследуют дети телесные свойства родителей, наследуют даже манеру речи, даже походку родителей. Об этой телесной наследственности написано много и правильного, и верного.
Но есть и другая наследственность – наследственность душевных свойств, о которых много меньше написано в науке.
Ибо как телесные свойства родителей передаются детям, так и душевные свойства: их характер, стремления, воззрения их передаются детям по этому закону духовной наследственности. Вот потому именно и рождается так много несчастных, предназначенных к погибели, что в этом виноваты родители их, те родители, которые дали им столь тяжкую наследственность, родители, которые не воспитали детей своих в чистоте и добродетелях, а показывали им примеры того, чего не должно быть на глазах детей: ругаются и дерутся родители, воруют, клевещут, лгут и даже убивают. И эта духовная зараза прибавляется к тому злу, которое уже унаследовано от родителей.
Неужели же не эти несчастные родители виноваты в вечной погибели детей своих? Неужели же Богу миловать таких совершенно безнадежных для добра? О, конечно, нет! Он знает, кого миловать, кого пожалеть. Смотрите же, смотрите все, чтобы не быть повинными пред Богом, если дети ваши унаследуют ваши страсти, ваши грехи, если примером своим будете развращать их с самого детства.
Помните, что Господь кого хочет милует, кого хочет – ожесточает. Господь милует одних, предопределенных к вечному спасению, а других оставляет Своею благодатью, зная, что безнадежны они.
О, да не будет ни с кем из вас такого тяжкого горя! Да не возрастим в душе своей ничего дурного, да не прогневаем Бога тем, что воспитываем детей своих в небрежении, что подаем им дурные примеры.
Да будет благодать Божия с теми, кто воспитывает детей в страхе Божием. Их благословит Христос Бог, им подаст благодать Свою в безмерном множестве. Над ним будет Его благословение во веки. Аминь.
4 февраля 1951 г. Неделя 36.
|
Дата/Время: 11/02/04 15:05 | Email:
Автор : ЦИК, ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА |
сообщение #040211150509 |
| ____________ | Д-р Фредерик ШВАЙЦЕР
Иудаизм – колыбель христианства
Немецкий богослов Карл Барт в своей книге «Догматы церкви» выразил мысль, что иудаизм - это «общий знаменатель» для всех христианских общин (другими словами, многое в христианском служении было унаследовано из древнего иудаизма - прим. пер.), следующим образом: «Церковь должна сосуществовать с синагогой не [просто] как с ещё одной религией или деноминацией, а как с самым семенем, из которого она взросла». Барт писал, что, для того чтобы достичь воссоединения и единства, христианам потребуется глубоко осознать своё иудейское происхождение и тщательно изучить свою историю, так тесно связанную с еврейской. С этой точки зрения, мы христиане нуждаемся в иудеях и иудаизме гораздо больше, чем они нуждаются в нас, поскольку мы пока ещё не возбудили в них ревности, как нас к этому призывал Апостол Павел (Рим. 11:14). Таким образом, церковь «до сих пор находится в долгу у тех, кому она всем обязана» 1, - говорил Барт.
Успешное обновление церкви зависит, в основном, от того, как скоро она вернётся к своим библейским источникам. Верующим сегодня необходимо понять, где и как родились христианство и церковь и в какой среде они развивались. Для некоторых деноминаций это возвращение к библейско-иудейским истокам христианства будет легче, для некоторых - труднее. Протестанты, как правило, стараются строго следовать библейскому тексту и не принимают католических традиций и ритуалов. К сожалению, в своём стремлении избавиться от ритуалов и традиций католической церкви, многие протестантские богословы толкуют тексты Ветхого Завета, отрывая их от иудейских традиций. Одним из основных элементов кальвинистского реформистского движения (так же как и движения пуритан в Англии и Северной Америке) было возвращение церкви к её иудейским началам, в соответствии с библейскими писаниями. Следовательно, сегодняшние потомки пуритан расценивают подобное возвращение к библейскому тексту как естественную тенденцию. Некоторые другие христианские группы, после многих веков так называемого «освобождения от иудаизма», так глубоко спрятали своё иудейское наследие, что им теперь чисто психологически нелегко к нему вернуться. И всё же, факт остаётся фактом: служение в иудейском стиле лежит в основе всех христианских церквей. И если из христианства исключить всё иудейское, то от него не останется ничего, кроме элементов, принесённых из эллинизма (греческой культуры - прим. пер.).
Доктрина, что Иисус Христос является и Богом, и человеком, принимается фактически всеми христианами, к какой бы деноминации они ни принадлежали. Основополагающее кредо в жизни и мышлении христиан - это Божественность Иисуса, тогда как сравнительно мало внимания уделяется верующими Христу как человеку. Если бы это было не так, то мы бы знали гораздо больше об «историческом» Иисусе - человеке. А исторический человек Иисус был евреем. Хотя этот факт оставался «загадкой» для отцов церкви 2, Иисус тем не менее родился, жил и умер евреем. Иисус, несомненно, превосходно знал Тору (Закон), пророков и псалмы, а также и книги, не включённые в библейский канон. Кроме того, Он хорошо владел методами толкования Писаний и Закона. Он никогда не был студентом академии или университета, а просто научился этим вещам у раввинов в своей синагоге в Галилее и у заезжих учителей (во времена Иисуса было множество учителей, которые ходили из одного населённого пункта в другой, по всей Израильской земле и проповедовали на улицах и в синагогах; нередко у них были ученики, которые путешествовали вместе с ними - прим. пер.)
Учения Иисуса в области этики были «абсолютно еврейскими - еврейскими до крайности.» 3 Например, почти все стихи Нагорной проповеди - это несколько перефразированные высказывания, популярные среди иудейских раввинов. Учёный-исследователь Р. Трэверс Херфорд утверждает, что согласие между Иисусом и ранними раввинами в области этики не должно объясняться их заимствованием друг у друга. Иисус, так же как и иудейские раввины, придерживался традиционных этических норм, принятых синагогами того времени. Некоторые из этих принципов, позже принятых христианством, были установлены ещё в Ветхом Завете; другие, описанные в Евангелиях, хотя они возникли раньше, чем писания Нового Завета, приписываются лично Иисусу. Последователей Иисуса «не особенно волновало» 4, что принципы, которые вошли в Его учение, возникли в иудаизме за много лет до Его рождения.
Учение Иисуса так пропитано иудейскими традициями и мировоззрением, что мы не ошиблись бы, если бы назвали его мидрашем - или интерпретацией - иудаизма Его эпохи («мидраш» на иврите означает «изучение», «толкование»; раввины, в процессе толкования библейского текста, составляли мидраши на основе различных библейских сюжетов и использовали их при обучении людей - прим. пер.). Таким же образом, Новый Завет можно воспринимать как мидраш, составленный на основе Ветхого Завета. Вы замечали, как часто на страницах Евангелий цитируются, перефразируются или подразумеваются те или иные изречения из Ветхого Завета? Марсион, один из самых ранних еретиков, утверждал, что Ветхий Завет не представляет никакой ценности для церкви. Но как же можно представить себе христианство без Ветхого Завета? Ведь, как писал Карл Барт, «церковь не может существовать» без Ветхого Завета; без него «не было бы ни Нового Завета, ни христианской Церкви.» 5
Писание само по себе, отлучённое от социальной среды, в которой оно возникло, чем-то похоже на либретто к опере - без музыки. Разнообразные христианские церкви (деноминации) возникли потому, что было так много противоречащих друг другу толкований Нового Завета. Для того, чтобы верно толковать Новый Завет, мы должны вернуть его в его еврейскую среду и принять его, как книгу, написанную в основном евреями, для евреев и о евреях. Это означает, что мы должны изучать Новый Завет в контексте еврейского общества первого века н. э. и всего между-заветного периода (период времени после написания последней книги Ветхого Завета и до написания первой книги Нового Завета называют между-заветным периодом или «400 годами молчания» - приблизительно от 400 г. до н. э. до рождения Христа - прим. пер.). Для того, чтобы по-настоящему понять, что-такое христианство и откуда оно взялось, мы должны ознакомиться, хотя бы немного, с Мишной, Мидрашем и Талмудом (Мишна, Мидраш и Талмуд - это написанные раввинами толкования библейских текстов - прим. пер.) Для того, чтобы иметь представление об историческом Иисусе, мы должны знать, что означают имена, которыми его называют, например, «Сын человеческий». Мы должны тщательно разобраться в многочисленных библейских и между-заветных терминах и понятиях, употреблявшихся в первом веке, таких как «Царство Небесное», которое «приблизилось», «Новый Завет», который обновляет, а не отменяет изначальный завет. Объяснение подобных терминов, понимание взаимоотношений между церквями и синагогами - всё это непременно повлияет на наше восприятие христианских доктрин, традиций и самого богослужения. Эти знания позволят христианам «почувствовать единство в корне» 6. Свитки Мёртвого моря (найденные археологами в Кумранских пещерах в 1949 г. - прим. пер.) представляют собой наглядный пример того, как иудейские традиции стали предзнаменованием христианского мировоззрения и образа жизни. Восприятие Нового Завета как части иудейской традиции позволит верующим понять, как могут сосуществовать такие, на первый взгляд, противоположные понятия, как, например, Евангелие и Закон, и поможет выстроить мост через бездну, возникшую между ними.
Подобные «бездны» часто возникали в истории религии. В 16 веке - Реформация, Великий Раскол 1054 года (Византийская (восточная) церковь отделилась от Римской (западной)), и, конечно, извечный конфликт между христианством и иудаизмом - преобладающий мотив в христианских летописях. В 3-ей книге Царств описывается раскол между Израилем и Иудеей. Почему бы нам не задуматься над этим в свете утверждения Апостола Павла, что «всё это происходило с ними (c Израильтянами), как образы; а описано в наставление нам...» 7 (1 Кор. 10:11)? Религиозная жизнь в еврейской среде начиная с 1-ого века н. э. всегда отличалась разнообразием, но до расколов дело не доходило. Единственным исключением были Караимы (Караимы - это секта иудеев, утверждавших, что только Тора - т. е. пятикнижие Моисея - является данным от Бога писанием; остальные иудейские группировки придерживались мнения, что весь Ветхий Завет - Тора, Пророки и поэтические писания - были вдохновлены Богом - прим. пер.). В первом веке существовало довольно много различных еврейских религиозно-политических сект, но несмотря на то, что между ними были разногласия, они во многом друг с другом соглашались, так что раскола не произошло. Сегодня иудаизм разделён на три основные группы: ортодоксальная, консервативная и реформистская. Хотя, как и у христианских деноминаций, у этих групп есть разногласия в толковании Писаний и в методах служения и поклонения, у них, тем не менее, нет разобщённости, так свойственной христианам.
В последние годы произошли ряд существенных изменений в методах служения и поклонения в некоторых христианских церквях. Вот как об этом отзывается Грэгори Дикс: «Наше поклонение изменилось в корне... как только у кого-то наступило прозрение, что Иисус был евреем» 8. Возьмём, например, обряд причастия. Луис Боуйер пишет: «Всё становится удивительно ясным и понятным, когда мы делаем даже самую малейшую попытку восстановить» тот контекст, в котором обряд причастия возник изначально 9. Возможно, мы, верующие, не сможем разрешить все наши разногласия в отношении христианских обрядов и обычаев. По крайней мере, о нас не будут отзываться так, как это сделал Шалом Бен-Хорим: «Когда во время Пасхального обеда я преломляю опресноки (маца или хлеб испеченный без дрожжей, - прим. пер.), я делаю то, что Он (Иисус из Назарета) делал, и я знаю, что я гораздо ближе к Нему, чем многие христиане, которые проводят обряд причастия в полном отделении от иудейских начал» 10.
Важно, чтобы мы, верующие, уничтожили стены озлобленности, страха и равнодушия, стены, которые стоят между нами и мешают нам выйти друг другу навстречу с пониманием, сочувствием и надеждой. Познание наших иудейских начал - это важнейший шаг на нашем пути к взаимопониманию и единству.
1 Карл Барт. «Догматы церкви», IV: 3, стр. 878
2 Адольф Харнак. «Миссия и распространение христианства с I по III века». (Нью Йорк, 1908), стр. 70-71.
3 Иосиф Клауснер. Восход христианства. «Общество и религия в период второго храма», ред. Майкл Ави-Йона и Цви Барас (Лондон, 1977), стр. 249.
4 Талмуд и Апокрифы (Лондон, 1933), стр. 299.
5 Карл Барт. «Догматы церкви». III:3, стр. 212.
6 Шарлотт Клейн, «Христиано-иудейские взаимоотношения...», Семинариум, июль-сентябрь, 1968, стр. 13.
7 См. Грэгори Баум, «Экуменическая теология сегодня» (Глен Рок, Нью Джерси, 1964), сир. 223-240.
8 Цитата из статьи Томаса Талли «От Бераки к Евхаристии: вопрос снова открыт», журнал «Поклонение», 50:2 (Март, 1976), стр. 115.
9 Луис Боуйер, «Евхаристия: Теология и духовность молитвы причастия» (Лондон,1963), стр. 33.
10 Цитируется в книге Ганса Кюнга «Церковь» (Нью Йорк, 1967), стр. 148.
|
Дата/Время: 03/02/04 14:42 | Email:
Автор : ЦИК: РЕФОРМАТОЛОГИЯ, ВОПРОСЫ ИСТОРИИ РОССИИ |
сообщение #040203144250 |
| ____________ | А. В. Исаченко
ЕСЛИ БЫ В КОНЦЕ XV ВЕКА НОВГОРОД
ОДЕРЖАЛ ПОБЕДУ НАД МОСКВОЙ
(Об одном несостоявшемся варианте истории русского языка)
Печатается по: Wiener slawistisches Jahrbuch, Bd. XVIII, 1973. S. 48-55.
Предлагаемая читателю статья одного из виднейших славистов XX в., нашего соотечественника Александра Васильевича Исаченко (1910-1978), необычна по жанру. Этот жанр в современной терминологии можно определить как опыт построения "виртуальной" истории России. Опубликована она была четверть века назад в "Венском славистическом ежегоднике" к очередному VII Международному съезду славистов в Варшаве в 1973 г.
Поскольку заместитель директора Института языка и литературы Чехословацкой академии наук А.В. Исаченко в знак протеста против оккупации Чехословакии в 1968 г., находясь в отпуске в Австрии, отказался вернуться в Прагу, он был подвергнут остракизму в странах социалистического лагеря. Работы ученого с мировым именем, профессора университетов Австрии, Чехословакии, ГДР, США оказались недоступны советским ученым-славистам. Главлит внес его имя в проскрипционный список, налагавший запрет на цитирование работ. Спустя несколько лет после смерти А.В. Исаченко газета "Правда" предостерегала от попыток ссылаться на его труды.
А.В. Исаченко сполна испытал превратности судьбы русского ученого, жившего и творившего в зарубежье, но, несмотря на выпавшие на его долю испытания, он стал одним из самых ярких фигур в мировой славистике.
А.В. Исаченко родился 21 декабря 1910 г. (по ст. ст.) в Санкт-Петербурге в семье адвоката. Дед Александра Васильевича - Василий Лаврентьевич Исаченко, известный русский правовед и автор многочисленных работ по юриспруденции - был товарищем обер-прокурора Сената. А его дядя - Борис Лаврентьевич Исаченко (1871-1948) - академик, известный русский микробиолог.
После революции семья А.В. Исаченко покинула Россию и в 1920 г. попала в Австрию, город Клагенфурт в Каринтии, который стал его новой родиной. Окончив гимназию в Клагенфурте, А.В. Исаченко в 1929 г. поступил в Венский университет, где его научные интересы навсегда определил его учитель, выдающийся филолог и мыслитель русского зарубежья князь Н.С. Трубецкой, на дочери которого он впоследствии женился. После окончания Венского университета в 1935 г. А.В. Исаченко провел год в Париже, стажируясь у видных французских славистов А. Мейе, А. Вайана, А. Мазона, и год в Праге. По возвращении в Вену он преподавал русский язык на философском факультете Венского университета. В 1939 г. А.В. Исаченко защитил докторскую диссертацию в Любляне (Словения), а в 1941 г. принял приглашение в Братиславу, где стал профессором и проработал до 1955 г. После того как его книга "Грамматический строй русского языка в сопоставлении с словацким. Морфология" (1954) временно была запрещена, А.В. Исаченко перешел на философский факультет университета в Оломоуце, где стал заведующим кафедрой славянских языков. По просьбе германских славистов А.В. Исаченко написал сопоставительную русско-немецкую грамматику "Die russische Sprache der Gegenwart. Formenlehre. Teil 1" (1960), ставшую настольной книгой всех русистов Европы и выдержавшую несколько изданий. В 1960 г. Германская академия наук пригласила А.В. Исаченко в Берлин, где он организовал и возглавил Центр по изучению структурной грамматики.
В 1965 г. А.В. Исаченко принял предложенное ему место заместителя директора академического Института языков и литературы в Праге, где проработал до августа 1968 г. Затем он принял приглашение Калифорнийского университета и остался в Лос-Анджелесе на два года. После основания нового университета в Клагенфурте в 1970 г. А.В. Исаченко возвращается сюда как профессор и заведующий кафедрой общего и прикладного языкознания и славистики.
Признанием научных заслуг А.В. Исаченко стало его избрание членом-корреспондентом Германской (1964), Чехословацкой (1968) и Австрийской (1973) академий наук.
В историю науки А.В. Исаченко вошел как глубокий и тонкий исследователь славянских языков, и, конечно, прежде всего русского. В круг вопросов, затрагиваемых в работах А.В. Исаченко, входят фонетика и фонология, синтаксис и семантика русского и древнерусского языка, традиционноструктурный и порождающе-трансформационный подход к вопросам синхронной и диахронной грамматики, история русского народа, отраженная в истории его языка. Основным трудом и синтезом синхронических, диахронических и исторических исследований должна была стать "История русского языка" в двух томах. Первый том напечатан и откорректирован самим автором, а ко второму тому написаны главы 13-17; 18-я осталась неоконченным черновиком. Оба тома были изданы в 1980-1983 гг. (Issatschenko A.V. Geschichte der russischen Sprache, I-II, Carl Winter-Universitatsverlag, Heidelberg, 1980-1983.)
Александр Васильевич Исаченко - автор не только ряда научных работ, но и многочисленных методико-дидактических исследований и пособий по преподаванию русского языка. Его перу принадлежат десятки пособий, учебников, справочников и словарей. Все, кто имели счастье слушать его лекции, слышать его мудрые, не лишенные тонкого юмора афоризмы, никогда не забудут своего учителя.
Человек большой культуры, тонкий знаток и ценитель русского языка, глубоко и страстно связанный с духовными ценностями русского народа, А.В. Исаченко внес неоценимый вклад в русскую науку и культуру. В кругу его научных интересов постоянно присутствует тема исторической судьбы России. Именно ей и посвящена публикуемая статья.
В.П. НЕРОЗНАК,
доктор филологических наук, профессор
Н.М. САЛЬНИКОВ,
профессор Университета Майнца (Гермерсхайм, ФРГ)
Библиография научных работ А.В. Исаченко опубликована в сборнике Studia Linguistica Alexandro Vasilii filio Issatschenko a Collegis Amicisque oblata, P. de Ridder Press, 1977, p. XI-XXV.
Нижеследующие соображения следует понимать как некий мысленный эксперимент. Автор не считает ход истории абсолютной необходимостью: во всех исторических процессах были и есть переломные пункты - распутья. Выбор того или другого пути часто зависит от слепого случая. Таким распутьем в истории русского народа (и языка) был конец XV века, когда решался вопрос о руководящей политической силе в деле объединения русских земель.
Несмотря на бесспорные политические успехи Москвы, Новгород оставался серьезным соперником централизаторской политики Ивана III. Мы знаем, какое направление взяла русская история в результате победы Москвы: из русского великого князя, фактически еще вассала Золотой Орды, Иван превращается в самодержавного царя, наследника византийского величия, а Московское государство вместе с двуглавым орлом наследует от Византии роль поборника и блюстителя "чистоты веры". Но борьба за чистоту православной веры включает не только идеологическую полемику с западным христианством, но и ожесточенную борьбу с прогрессом во всех его духовных, практических и бытовых проявлениях. Нельзя не заметить, что вся кровавая история русского самодержавия и деспотизма берет свое начало именно в Москве конца XV - начала XVI веков. Записки барона фон Герберштейна о московских делах времен Василия III разительно напоминают некоторые политические и бытовые черты русской действительности более близких нам эпох.
Предоставив убежище греческим и славянским эмигрантам с Юга, Москва решительно повернула вспять колесо не только истории самой страны, но и истории письменного языка.
Не разбираясь в сложной культурно-политической и языковой действительности, балканские книжники становятся проводниками совершенно абсурдных и глубоко реакционных мероприятий. В орфографию вводятся элементы, абсолютно чуждые русскому языку XV века: восстанавливается буква "Ж" (никогда не имевшая фонологического оправдания на восточно-славянской почве), вводятся написания типа всеа (вместо всея), пълкъ вместо полкъ, великыи вместо великии или великои; в письменную речь насильственно вводится чуждая ей морфология, архаизируется синтаксис и лексика, стилизация письменного изложения становится самоцелью и доводит текст до полной невразумительности (напр. в произведениях дьяка Тимофеева).
Все эти искусственные мероприятия углубляют только пропасть между письменным языком возвышенных текстов и языком населения: двуязычие, ликвидированное на Западе на исходе средневековья, становится на Руси самым серьезным препятствием для духовного и культурного роста страны. То, что в учебниках принято благоговейно называть "киприановской реформой" (или "вторым южнославянским влиянием"), на самом деле оказывается проявлением мракобесия, отрезавшего надолго русскую речь от своих истоков, а этим самым Московитию от своих европейских современников.
Ссылки на намеченное (и якобы желательное) сближение русского языка с сербским или болгарским трудно принять всерьез: сближение с южнославянскими народами, попавшими под турецкое владычество, не увязывалось с мегаломанией московских царей. И вот: накануне введения книгопечатания на Руси весь авторитет церкви прочно и надолго связывается с искусственным, замысловатым, в основном мертвым языком средневековья. С этим связан не только общий упадок московской литературы, отмеченный, например, таким исследователем, как Буслаев. С этим связано и все запаздывание русской культуры.
Ср. Ф.И. Буслаев, Лекции из курса истории русской литературы, читанного студентам Московского университета в 1860-1861 академическом году, "Летописи русской литературы и древности", 1859-1860, т. Ill, стр. 68.
Не "татарским игом", не косностью и консервативизмом, а духом активного реакционерства объясняется отставание Московского государства на всех поприщах науки, техники, государственной и военной организации, финансового дела и правовых норм, наконец, искусства и даже богословия. Политическое освобождение от татарского владычества не влечет за собой периода буйного культурного роста, не освобождает творческих сил обретшего политическую свободу общества. Трудно назвать Иоанна Грозного "просвещенным монархом", а Смутное Время и царствование первых двух Романовых не отличаются прогрессивными реформами или "прыжком вперед". Снова (в который уже раз!) "книги" подвергаются "правке" (т.е. искусственной архаизации) и снова торжествует никоновский принцип архаизации и византинизма над весьма неумело формулируемыми зародками новых ("протестантских") идей. Вплоть до второй половины XVIII века русскому языку не суждено приобрести право гражданства в национальной культуре, завоевать себе то место, которое в своих культурных сферах давно уже заняли английский, французский, итальянский, немецкий языки. Умышленно заостряя формулировку, мы считаем, что одной из главных причин отставания русской культуры в допетровский период было отсутствие авторитетного "естественного" языка.
Мрачность намеченной картины развития не является результатом одностороннего сгущения красок. Надо, наконец, иметь мужество называть вещи своими словами, а не искать "исторических оправданий" свершившемуся. Средневековая напыщенность славянщины непомерно продлила и само русское средневековье, пресеченное лишь вмешательством Петра. Но попытаемся представить себе на минуту, что в решающий период, в 70-е годы XV века, не Москва, а Новгород оказался завершителем "объединения русских земель".
С самого начала политическая организация Новгорода и новгородских земель существенно отличалась от остальных удельных территорий своей своеобразно демократической, почти республиканской формой правления. Ограниченность власти князя и наместника, руководящая роль парламента ("вече"), живой торговый и культурный обмен с мореплавательскими странами Прибалтики, почти полное отсутствие политической угрозы со стороны кочевнической степи, необходимость технически равняться на технику вооружений и военную тактику войск Тевтонского Ордена - все это оставило глубокий след на государственном устройстве, политическом мышлении и экономическом складе города-государства и решающим образом затронуло быт его жителей.
В страшные годы "татарского нашествия" Новгород так и не попал под монгольскую оккупацию. Добровольное подчинение Александра Невского Золотой Орде спасло город от монгольских набегов. Унизительный коллаборационизм с оккупантами, столь характерный для московских (и иных) князей Земли русской (Даниил, Иван Калита), а также для верхушки православной церкви, в Новгороде никогда не доходил до омерзительного низкопоклонства. "Законы" Золотой Орды, монгольская денежная система, татарские меры, вообще восточные нравы, привившиеся в Москве и определившие во многом облик средневекового москвитянина, так и не дошли до Новгорода.
Есть в русском летописании эпизоды, которые лишь редко становятся известными не только студентам, но и маститым специалистам русской истории и русского языка. Вот что Троицкая летопись сообщает под 1240 годом: "Того же лета взяша Кыевъ Татарове и святую Софью разграбиша и монастыри все, и иконы, и кресты честныя, и вся оузорочья церковная взяша, а люди от мала и до велика вся убиша мечемъ". А вот что сообщается не полных три года спустя: "В лето 6751 (1243) великыи князь Ярославъ поеха в Татары к Батыеви а сына своего Костянтина посла къ Канови. Батый же почти Ярослава великого (?) честью и мужи его и отпусти к рекъ ему: "Ярославе, буди ты стареи всемъ княземъ в русскомъ языце". Ярославъ же возвратися в свою землю с великою честью". В последующие годы такие визиты русских князей повторяются ежегодно.
Новгород и новгородские земли - это как раз тот "русский Север", которым теперь так увлекаются знатоки русского искусства по обе стороны рубежа. Начиная с монументально-строгой архитектуры древнейших новгородских храмов, столь отличных от произведений киевской архитектуры, и кончая исключительно редкой в условиях православия деревянной скульптурой, недавно найденной на чердаках церквушек Севера, Новгород и новгородские земли создали оригинальные ценности, не имеющие параллели ни в Киеве, ни в центральной полосе.
Язык новгородских летописей содержит целый ряд лексических элементов, связывающих текст не с Киевом, а с западнославянской традицией.
Мы решительно ничего не знаем о христианизации Новгорода и о каналах, по которым христианство попало на восточнославянский Север. Есть основания думать, что киевский летописец, а позже и летописец новгородский имел причины политического характера не касаться этого деликатного вопроса. Г.Ю. Шевелев указывает, что из 15 восточнославянских рукописей, содержащих следы глаголицы, 13 являются новгородскими по происхождению, что глаголические надписи имеются в соборе св. Софии в Новгороде. В 1 Новгородской летописи встречаются многочисленные лексические элементы, имеющие параллели в чешском и словацком языках, но неизвестные киевским авторам. Наконец, культ чешского мученика св. Вячеслава был распространен на Севере, но почти неизвестен в Киеве. Все это наводит на мысль, что Новгород получил христианство не из Византии, а с Запада из Моравии и Богемии. Глаголица была единственным славянским алфавитом, применяемым в Моравии во время миссионерской деятельности Константина, Мефодия и их учеников. Гипотеза о независимом от Киева "крещении" Новгорода была впервые высказана Никольским и получила поддержку Г.Ю. Шевелева, ср. G.Y. Shevelev, Die kirchenslavischen Elemente in der russischen Literatursprache und die Rolle A. Sachmatovs bei ihrer Erforschung, in: A. Sachmatov - G.Y. Shevelev, Die kirchenslavischen Elemente in der modemen russischen Literatursprache, Wiesbaden 1960.
В Новгороде, а не в Киеве, был создан и много раз переписан первый свод законов восточных славян - Русская Правда. В Новгороде, а не в Киеве, вырабатывался деловой язык восточнославянского средневековья. Трудно отнести полное отсутствие юридической письменности домонгольского периода на юге Киевского государства только за счет досадного стечения исторических обстоятельств ("пожары" и "грабежи"). А между тем, располагая довольно обширным корпусом новгородской, псковской и, несколько позже, смоленской деловой письменности, мы не имеем ни малейшего представления о деловом языке самого Киева.
В Новгороде, а не в Киеве (и не в Москве), были найдены личные записи и письма на бересте, давшие, правда, очень мало в смысле пополнения наших знаний о языке эпохи, но являющиеся бесспорно культурно-историческим явлением первой величины. На "русском Севере", а не в Московских землях, бытуют до сих пор отголоски древнейшего народного эпоса восточных славян ("старины"). На "русском Севере", а не в Москве, сохранились образцы самобытной деревянной архитектуры (напр., в Кижах). Зато вкус итальянских зодчих, создавших завитушечно-азиатский "style russe" Василия Блаженного, не испортил монументальной монолитности новгородского и псковского кремля. Много раз отмечалось языковедами и исследователями литературы, что повествовательный стиль новгородских летописей значительно более трезв, чем стиль других летописей, что язык менее извилист и более близок к разговорному. Возможно, что эта черта новгородской письменности прямо связана с демократическим строем города-государства, с относительно высоким процентом грамотных людей, привыкших писать на русском языке, с общей "светкостью" новгородского быта. Именно в Новгороде церковнославянская языковая стихия вытесняется диалектно окрашенным "естественным" языком населения.
После падения Константинополя (1453 г.) и вторжения турок на Балканский полуостров Москва оказалась фактически отрезанной от Византии, т.е. от того источника, из которого она черпала все свои духовные и культурные ценности. Но вместо того, чтобы повернуться лицом к европейской действительности. Московское государство строит и перестраивает свою идеологию на потерпевшей полный крах идеологии рухнувшей Империи. Вместо того, чтобы включиться в общеевропейское духовное движение Возрождения, Гуманизма и Реформации, Московития, уже отрезанная от Византии, всеми силами отмежевывается от латинского Запада.
Очень многое говорит в пользу того, что Новгород был в значительной степени вовлечен в процесс духовного брожения, охватившего среднюю, западную и северную Европу на исходе XV века. Трудно считать случайным одновременное появление в разных концах Европы религиозных движений, направленных против официальной церкви и имеющих явно социально-экономические корни. Здесь не место анализировать богословские и социально-политические основы антицерковных движений, появившихся в Новгороде и в Пскове и получивших названия "стригольников" и "жидовствующих". Отрицание существования святых, отказ от почитания икон, ожесточенная полемика с церковной иерархией, мотив "нестяжательства" сближает эти "ереси" с разными рационалистическими толками западноевропейского протестантизма. Борьба с ортодоксальными догматами, идея секуляризации мысли типичны как для Западной Европы эпохи Реформации, так и для Новгорода и Пскова конца XV века.
По словам Г. Бирнбаума, вопрос о возможной связи между "жидовствующими" и гуситами, особенно таборитами, заслуживает более подробного исследования, ср. Н. Birnbaum, Jews and Slavs: Contacts and Conflicts in Russia and Eastern Europe, International UCLA Conference, March 19-23, 1972. Бирнбаум ссылается особенно на книгу Н.А. Казаковой и Я.С. Лурье, Антифеодальные еретические движения на Руси XIV - начала XVI века. М-Л., изд. АН СССР, 1955, стр. 344.
Языковеда в первую очередь интересует судьба языка. Во всех странах католической Европы, в которых Реформация одержала победу, наиболее ярким и наиболее важным последствием антиримского движения была борьба с латынью и введение национального языка в область религии. Без лютерского перевода Библии в Германии не было бы Реформации. Только в связи с Реформацией складываются уже в XVI веке немецкий, литовский, словенский, венгерский и многие другие литературные языки. Проводниками новых, явно антифеодальных, идей является низшее духовенство и городское население.
На фоне этих общеизвестных фактов не слишком смелым будет предположить, что и в Новгороде, и в Пскове - в центрах средневековых "ревизионистов" - существовали весьма осязаемые предпосылки для замены чуждого и маловразумительного церковнославянского языка, языком "естественным", т.е. русским. Если бы ересь "жидовствующих" не была ликвидирована вскоре после ее появления, если бы Новгороду был дан шанс развивать и пропагировать новое религиозное учение, то перевод Священного Писания на русский язык был бы неминуем. Такая "опасность", по-видимому, фактически существовала. Как бы в противовес возможным мероприятиям "снизу", новгородский архиепископ Геннадий организует новый перевод библейских текстов (1489-1499), причем - что особенно характерно - в круг переводимых оригиналов вовлекаются не только греческие, но и латинские, еврейские и даже немецкие тексты.
Ср. Н.К. Гудзий, История древней русской литературы, Учпедгиз, Москва, 1950, стр. 238. Языком перевода был, конечно, церковнославянский. Таким образом был упущен исторический шанс, который больше не повторялся. Первый перевод Библии на русский язык, появившийся в XVIII веке, остался почти незамеченным эпизодом.
Даже не обладая буйной фантазией, нетрудно себе представить, какое направление взяло бы развитие русского языка, если бы в начале XVI века вместо "киприановской реформы" появился полный русский текст Библии. Одна часть духовенства реагировала бы с той же враждебностью, с какой реагировала часть католического духовенства на появление, скажем, лютерского перевода. "Раскол" русской православной церкви произошел бы лет на сто пятьдесят - на сто до никоновского раскола, только победителем вышла бы не ультрареакционная партия патриарха, а демократическая часть духовенства и просвещенного городского населения.
Всякий национальный язык, удостоившийся применения в богослужении, этим самым приобретает в обществе наивысший авторитет. Весьма вероятно, что литургическая разновидность предполагаемого здесь русского языка впитала в себя значительные элементы традиционно-церковной славянщины. Таким образом амальгамация между "книжным" и "естественным" языками в основном началась бы не в XVIII, а уже в XVI веке. И этот новый письменный язык, в фонетическом, морфологическом и синтаксическом отношении русский и только теперь ставший поистине литературным^, начал бы свое триумфальное шествие по всей стране.
Следует подчеркнуть, что применение термина "русский литературный язык" к письменным языкам средневековья мы считаем антиисторичным и поэтому абсолютно недопустимым. Русский литературный язык складывается лишь в течение XVIII - начала XIX века. Ср. А.В. Исаченко, Какова специфика литературного двуязычия славянских языков?, ВЯ 1958, вып. 3, стр. 42-45; он же, К вопросу о периодизации истории русского языка, Сборник в честь Б.А. Ларина, Ленинград, 1963, стр. 149-158.
Не исключено, что этот язык, исходящий из новгородского центра, имел бы вместо московских некоторые новгородские диалектные черты. Знание и постоянное чтение Библии является основой протестантизма: наличие русского перевода значительно расширило бы базу грамотности населения, письмо на родном языке стало бы во много раз доступнее письма на малопонятном церковном. Секуляризация языка неизбежно повлекла бы за собой секуляризацию всей культуры, устранение искусственных преград, отделяющих почти непроницаемой стеной застоявшееся русское средневековье от европейской новой истории.
Политическая победа Новгорода над Москвою могла бы повлечь за собой и ряд других, не менее важных последствий. В Новгороде не привилась дикая азиатчина московского двора с ее подозрительностью ко всему иностранному, с ее жестокостью и бесправием. Можно полагать, что Новгород развивался бы примерно так, как развивались Рига или Стокгольм. Европейский образ жизни стал бы проникать на Русь не в конце XVII, а в середине XVI века. Европейское искусство (живопись, музыка, театр, лирика), гуманитарные и естественные науки, одежда и домашняя утварь, медицина и математика, философия и классическое образование - все это могло получить в Новгородском государстве полное право гражданства. Еще в XVI веке можно было наверстать все то, что было пропущено за два столетия татарского владычества. Но московский Кремль считался с этой возможностью и предпринял нужные меры для пресечения такого развития: в 1494 году Иван III закрывает последнее торговое поселение Ганзейского Союза в Новгороде и граница на Запад становится почти герметически закрытой.
Москва с ее ультра-реакционным изоляционизмом была неспособна превратить полуазиатское государство в европейскую державу. Для этого потребовался полный пересмотр государственной идеологии, перенос центра новой империи на такое место, откуда поудобнее было бы "прорубить окно в Европу". Но если допустить, что руководящей силой на Руси еще в XV веке мог стать Новгород вместо Москвы, то и пресловутое "окно" оказалось бы излишним: ведь дверь в Европу через Новгород была бы открыта настежь.
Если бы в результате перевода Священного Писания на русский язык в XVI веке церковнославянский был бы оттеснен на второй план или попросту вытеснен, то процесс становления русского языка начался бы не в XVIII, а в XVI веке и начиная с XVII века могла бы появиться новая ("классическая") русская литература, как и в других странах Европы. И вместо потрясающего "Жития", писанного неистовым протопопом на малограмотном, неотесанном языке, русская литература могла иметь своих Мольеров и Расинов - современников Аввакума.
Не будем продолжать: ничто из выше намеченного не свершилось и история России и русского языка получила именно тот ход, который нам известен в общих чертах. Но не следует поддаваться "гипнозу голых фактов", особенно, если эти факты манипулируются и преподносятся подчас в специфической упаковке. Наш экскурс в область научно-возможного, но не состоявшегося имел целью снять панегирические акценты с традиционной истории русского языка, в которой эпитет "московский" приобрел почти мистический ореол. Признавая некоторые бесспорные заслуги московских самодержцев и самозванцев, некоторые дорогие русскому сердцу ассоциации, связанные с представлением о "кондовой" России и о московских "просвирнях", без которых якобы не было бы современного русского языка, следует сказать во всеуслышание, что "московский вариант" русской истории не оказался наиболее прогрессивным, наиболее удачным и даже не был "необходимым" и что только в результате радикальной переоценки ценностей можно и должно освободиться от стереотипа, отожествляющего "Русь" с допетровской Москвой. И именно там, где так щедро раздаются отметки по шкале прогрессивности и реакционности, следовало бы отказаться от вредного "объективизма" в оценке непрерывающихся мероприятий московских политических и церковных властей, направленных на пресечение даже самых скромных попыток вывести русский язык из чада кабаков и затхлости приказных изоб (sic!) на широкую дорогу достойной великого народа национальной культуры.
Наш мысленный эксперимент имел целью поставить под сомнение опасный автоматизм традиционных оценок истории русского языка и показать на фоне того, что "могло бы быть", сущность того, что было на самом деле.
|
Дата/Время: 31/01/04 23:13 | Email:
Автор : Евгений Каширский |
сообщение #040131231343 |
| ____________ | ЦИК: ВОПРОСЫ ЭКОНОМИКИ
В.Г. СОМНЕР
ПРОТЕКЦИОНИЗМ, ИЛИ ТЕОРИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ БОГАТСТВА ОТ НЕПРОИЗВОДИТЕЛЬНОГО ТРУДА
Перевод с английского Я.Новикова
СПБ
1893
ПОДГОТОВКА ТЕКСТА ДЛЯ ИЗДАНИЯ 2001 Г. - АЛЕКСАНДР КУРЯЕВ, ГРИГОРИЙ САПОВ
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
"Американцы один из самых образованных народов земного шара, однако и они обзавелись запретительным таможенным тарифом; нам подавно надо следовать их примеру".
Так говорили и продолжают говорить некоторые органы нашей печати, претендующие быть вершителями одного из самых трудных и сложных экономических вопросов. Прежде всего, такой аттестат незрелости выдается умному от природы русскому человеку едва ли осторожно, так как суть его сводится к тому, что де мы сами не можем уразуметь ни общих законов политической экономии, ни своих собственных интересов; а потому и должны довольствоваться скромной ролью копиистов.
Вдвойне кажется мне невозможным согласиться с такой постановкой вопроса: во-первых, не вечно же оставаться недорослями, способными только обезьянничать; а во-вторых, всего менее уместным нахожу я подражания кому бы то ни было в сфере экономической, где надежнейшие решения только и могут давать: с одной стороны, основательное знание законов политической экономии, с другой - умение применять их к данным условиям страны, немыслимое без обстоятельного знакомства с этими условиями.
Любознательному человеку без сомнения есть чему поучиться в Соединенных Штатах; очень поучителен в них и самый протекционизм; но только в сторону ли подражания?
Чтобы ответить на этот вопрос с полнейшим беспристрастием, достаточно прочесть доклад известного знатока американских дел, сэра Плейфэйра, представителя от фабричного города Лидса в английском парламенте, ездившего в Америку с нарочитой целью изучить ту обстановку, которая завершилась злополучным тарифом Мак-Кинлея [*The tariffs of the United States in relation to free trade, London, 1890. С докладом этим Е.И. Ламанский ознакомил уже русских читателей; но это было в начале 1891 года, когда о результатах нового тарифа еще нельзя было говорить так решительно, как теперь.] В связи с данными за последнее время, доклад этот дает нам следующую картину.
Первым протекционным тарифом в Северной Америке был тариф Гамильтона 1789 г., по которому средняя пошлина на привозные товары не превышала 8,5 процентов с объявленной цены, причем наиболее распространенные из этих товаров были обложены еще ниже; шерстяные ткани, напр., платили всего 5 процентов с цены, чугун допускался к привозу беспошлинно.
По мере того как протежируемые фабриканты и заводчики входили во вкус своего положения, влияние их на законодательные палаты росло и пошлины на привозные товары все более и более возвышались. В тарифе 1828 года средняя пошлина на все эти товары была поднята уже до 43 процентов с цены, следовательно, за 39 лет упятерилась. Неудивительно, что этот тариф получил у американского народа характерное название "тарифа омерзения": широкий разгул спекуляции и страшная дороговизна жизни, стачки и кризисы, промышленный застой и сокращение торговли, крупная нажива миллионеров и упадок общего благосостояния разразились, наконец, таким взрывом негодования, что уже в 1846 году конгресс нашел вынужденным понизить средний размер обложения привозных товаров до 23, а в 1857 г. даже до 15 процентов с цены.
К несчастью для Америки, тарифам этим суждено было действовать долго. Гигантская война с южными штатами и нужда в денежных для нее средствах побудили северную Америку возвратиться к тарифу еще большего "омерзения": на скорую руку и чисто арифметическим путем был состряпан в 1860 году сумбурнейший тариф, возвысивший средний размер пошлин на привозные товары до 47,5 процентов с цены.
В 1883 году, хотя и сглажены были некоторые явные шероховатости и несообразности этого тарифа, но существенных изменений в нем не последовало, доколе в 1890 году не заменил его тариф Мак-Кинлея, поднявший размер обложения привозных товаров от 40 до 60, а в среднем до 50 процентов с их цены и распространивший "благодеяния покровительства" на все отрасли производства: добывающая промышленность обложена для поддержания обрабатывающей, обрабатывающая - для поддержания добывающей, та и друга – для искусственного поднятия торговли, путем разных премий и субсидий.
Следует заметить, что в деле составления этого тарифа сам Мак-Кинлей, честный и искренне верующий сторонник протекционизма (волею судеб закончивший теперь свою карьеру банкротством), был в Конгрессе только влиятельной ширмой, позади которой усердствовала в свою пользу та небольшая клика миллионеров и синдикатов (по-американски, "попечительств" [очевидно, Я. Новиков имеет в виду trust, -- Гр.С.]), которые держат в своих руках главные отрасли туземной обрабатывающей промышленности и торговли и распоряжаются ценами товаров по своему усмотрению.
До какой беззастенчивости дошла эта клика в деле обложения разных продуктов, смотря по тому, составляют ли они предметы потребления бедных или богатых классов населения, легко убедиться из следующих данных:
1) Такая "роскошь" за столом бедняков, как картофель, бобы, пшеница, лук, яйца, ветчина, сыр и масло, обложена запретительной пошлиной, которая в неурожайные годы должна была сделаться прямо самоубийственной, тогда как в урожайные была чисто фиктивной, потому что все эти продукты составляют в Соединенных Штатах предметы отпускной, а не привозной торговли
2) Пошлину с простых шерстяных тканей клика возвысила на 100, тогда как с тонких только на 10 процентов; пошлину с подкладочной ткани для платья простого народа она удвоила, тогда как с шелковой для фраков и визиток оставила без изменения; пошлину с простых носовых платков увеличила на 25, а с шелковых только на 10 процентов; пошлину с простых ковров возвысила на 50, тогда как с роскошных на 18 процентов; синдикат стеклянных заводчиков успел добиться пошлины на оконные стекла в 120-125 процентов; а синдикат фабрикантов, изготовляющих перламутровые пуговицы для простонародных костюмов, – даже в 1400 процентов с их цены!..
3) И параллельно со всем этим, в явную насмешку над здравым смыслом, к беспошлинному привозу великодушно допущены мох, морская водоросль, искусственные зубы, окаменелости, сахар-сырец, манна в каплях и аптекарский бальзам gilead.
Одним словом, через весь тариф белой ниткой была проведена та руководившая творцов его истина, что гораздо большую дань можно получить, собирая ее центами с 62-миллионного населения, нежели долларами с нескольких тысяч богачей; чуть не за каждой ставкой ее красуется во весь рост тот или другой, единоличный или коллективный миллионер, – и Плейфэйр скорее преуменьшил, нежели преувеличил, когда высчитал, что к прежним переплатам американцев за разные предметы потребления новый тариф прибавил ежегодно до 3 млн. ф. ст. за шерстяные изделия, 2 млн. за металлические, 1 млн. за льняные и 400 тыс. ф. ст. за хлопчатобумажные, а всего до 6,5 млн. ф. ст. в год за одни эти только товары!
Есть впрочем и более широкая почва для сравнительных выводов, – это именно период умеренных тарифов 1847-1860 годов, сопоставленный с периодом непомерно высоких за последующее тридцатилетие. Вот цифры, которые почтенный исследователь американского протекционизма добыл из первых рук. Никогда в текущее столетие (говорит он) общее благосостояние Соединенных Штатов не возрастало так быстро и заметно, как именно в десятилетие по 1860 год: цена земельной фермерской собственности поднялась за это время на 101 процент, тогда как в десятилетие по 1880 год она увеличилась только на 9 процентов; число крупных фабрик и заводов, с миллионами рабочих, возросло в первое из этих десятилетий на 75, тогда как во второе только на 27 процентов; первые из этих фабрик были притом чисто туземные, тогда как в числе последних очень крупную долю заняли уже английские, переселившиеся в Америку именно с той целью, чтобы собирать пошлинную дань в свою пользу; общая сумма народного богатства страны поднялась в первое десятилетие на 126 процентов, в последнее только на 46 процентов. В частности, избыток протекции туземной шерсти привел к тому, что число овец, простиравшееся в тринадцати наиболее овцеводных штатов еще в 1867 году до 35 млн. упало к 1890 году до 16 млн. голов. Избыток протекции обрабатывающей промышленности за счет земледельческой обесценил продукты последней до того, что 2,622 млн. бушелей разного хлеба, собранного в 1880 году, представляли собой ценность в 237 млн. ф. ст., тогда как 3,355 млн. бушелей, собранных в 1889 году, ценились только в 198,5 млн. ф. ст.; другими словами, сбор хлеба увеличился на 28 процентов, тогда как ценность его понизилась с лишком на 19 процентов и фермер, получавший ранее 10 ф. ст. за 111 бушелей, вынуждался отдавать за ту же цену 170 бушелей или на 53 процента больше. Наконец, искусственно насажденная дороговизна жизни повела к тому, что самое население Соединенных Штатов увеличилось в десятилетие по 1890 год на 23,50 процента и в том числе от перевеса рождений над смертями только на 13,25 процента; тогда как в десятилетие по 1860 год оно возросло на 30 процентов и в том числе от перевеса рождений над смертями на 23 процента; другими словами, нужда и бедность дошли в последнее десятилетие до того, что уменьшили естественный прирост населения на целых 74 процента!
В виду таких ужасающих цифр, удивительным представляется не тот факт, что даже мягкий от природы Сомнер не мог не отнестись к туземным протекционистам иначе, как с чувством презрительного негодования; но именно тот, что столь разорительный для народа тариф мог продержаться в "образованной" республике так долго.
Объясняется это очень просто. Дело в том, что правительство Соединенных Штатов состоит из выборных президента, сената и палаты депутатов. Президент - далеко не конституционный монарх; он "управляет" страной и пользуется огромной властью. Его избрание проходит через две инстанции: в каждом штате народ избирает выборных, а выборные - президента. Понятно, что выборными являются представители большинства. Так, Пенсильвания избирает 32 выборных; если в этом штате 500000 лиц подали голоса в пользу выборных республиканской партии, а 499999 в пользу демократической, то и все представительство Пенсильвании будут принадлежать республиканцам. Такие же порядки соблюдаются при избрании сенаторов и депутатов.
В настоящее время в Америке 44 штата. Если республиканцы получили большинство в 21 штате и демократы в 21, то решение в деле избрания президента зависит от остальных двух штатов, которые поэтому и называются "решающими" - pivotal states. До последнего времени численность республиканской и демократической партий в Америке была почти одинакова. Так в 1876 году в пользу республиканского кандидата на президентский пост Хейза подали голоса 185 выборных, а в пользу демократического Тильдена - 184.
Понятно, что при одинаковой почти численности обеих партий перевес в решающих штатах получается также от небольшого сравнительно числа голосов. И вот, чтобы заручиться этими голосами в свою пользу, заинтересованные лица открыто и бесцеремонно подкупают тамошних избирателей, платя от 10 до 250 руб. за голос. А как свойство высоких таможенных тарифов в том и состоит, что они создают личные интересы, то протежируемые фабриканты и заводчики не затруднились образовать специально-подкупной фонд, который так и называется фондом, портящим нравы (corruption fund), и в который при избрании президента миллионеры вносят обыкновенно громадные суммы: в 1888 году, например, один из них вложил 500, другой 200 тыс. рублей и т.д.
То же самое, но в несколько меньших размерах проделывается обыкновенно при выборе сенаторов и депутатов, так что в конце концов вся власть сосредотачивается в мощных руках "своих" людей, а кто же не знает, что "своя рука - владыка" и что "охулки на руку она не покладает"? В ту пору, как у нас, в Европе, взяточничество и всякая панамщина считаются уголовным преступлением, corruption fund'ы привели американцев к той вере, что "победителям добыча", и чем дальше, тем усерднее они исповедывали эту веру.
Не далее, как в 1887 году, роспись Соединенных Штатов давала на наши деньги в приход 771.680.000 руб., в расход 555.360.000 руб. и в остатке 216.320.000 руб. Тариф Мак-Кинлея начал возделываться в следующем году и вступил в действие 1 октября 1890 г. При обсуждении его в разных инстанциях, Мак-Кинлей и его сторонники напирали главным образом на то, что "дороговизна предметов потребления хороша именно тем, что приучает людей к бережливости", и что, наоборот, в дешевых странах и люди дешевы. В соответствие с такими софизмами, роспись 1891 г. показывала уже крупное вздорожание людей; в приходе значилось по ней 815.360.000 руб. (на 6 процентов более), в расходе 759.200.000 руб. (на 37 процентов более), а в остатке 56.160.000 руб. на 285 процентов менее).
В 1868 г. инвалидам кровавой войны, их вдовам и сиротам выдавалось пенсий на 48 млн. руб.; а в 1891 году уже на 240 млн. руб. [*У нас содержание всей армии не превышает 226 млн.; а пенсии всем чинам империи поглощают не более 34 млн. руб.], или на 400 процентов более. Вместо того, чтобы уменьшаться из года в год после войны, число инвалидов-пенсионеров, волею республиканской партии, поднялось со 198.666 в 1870 г. до 676.160 в 1891 году или на 240 процентов - и всякому американцу очень хорошо известно, что эти quasi-инвалиды не более, как излюбленные "свои люди", которых отчуждать для закулисных воротил властной партии не выгодно; а содержать на собственные деньги слишком уж тяжело.
Все эти подробности, к сожалению, мало известны в России, чем и объясняется, что даже в среде профессорствующей братии находятся у нас люди, советующие подражать американцам. Очевидно, они не ведают, что творят.
Чтобы сколько-нибудь помочь этому неведению, я решился ознакомить читающую нашу публику с книгой известного экономиста, давно уже профессорствующего в одном из просвещеннейших штатов северо-американского союза - в Коннектикуте.
Знаю заранее, что из верующих и лично не заинтересованных [*С лично заинтересованными, как заметил Сомнер (§10), и рассуждать бесполезно.] русских протекционистов, которые дадут себе труд в полчаса "пробежать" любопытнейшее исследование Сомнера, скажут: "а, это все фритредеры" и на этом успокоятся. Но такова участь всяких верований. Попробуйте убедить верующего в домовых и русалок, что их вовсе нет, и точно также услышите: "а, это все безбожники и либералы".
Понятно, что к таким верховной важности вопросам, как вопросы экономического благосостояния страны, нельзя относиться так легко: здесь важно не то, кто писал; важно то, что написал; а в этом отношении ведь не случайность же, что, подобно Сомнеру, лучшие из современных экономистов поголовно фритредеры, как не случайность и то, что тарифу Мак-Кинлея теперь уже готовятся торжественные похороны. Плейфэйр, значит, имел полнейшее основание закончить свой доклад пророчеством, что "реакция наступит в Америке скорее, чем ожидают и тогда исполнится предсказание величайшего из финансистов нашего века Гладстона, что корабли, поддерживающие рейсы между двумя странами, подобно челноку на ткацком станке, выработают ткань согласия между народами".
Кто следит за периодической печатью, тот без сомнения заметил, что навстречу этому "согласию" начинает выступать уже и Западная Европа. Если засим сторонники умеренных и чисто фискальных тарифов не без гордости могут сказать - "и моего тут капля меду есть", то, конечно, больше всех вправе сказать это именно Сомнер. Наболевшая душа его не могла не содрогаться зрелищем того "колоссального самообмана", под гнетом которого так долго изнывал американский народ. Он не задумался бросить на время любимую кафедру и предпринять поездку по разным штатам для специального собеседования со своими согражданами по этому вопросу. Противопоставив их верованиям науку и факты живой действительности, он с неподражаемым искусством разобрал самообман по косточкам, сорвал с него маску и на всех пунктах разбил его в такие дребезги, что американцы, сколько ни приучали их туземные Крезы к "бережливости", не задались бросить своим избирателям 10 млн. долл., чтобы наконец избавиться от него и снова начать жить по правде.
Буду очень счастлив, если книга почтенного профессора убедит хоть малую толку моих соотечественников, что в сфере экономической слишком убыточно в наше время пробавляться одними верованиями, да отжившей свой век "мудростью предков", – каждому овощу свой день.
Я. А. Новиков.
------------------------------------------------
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Я написал эту книгу для народных масс, не помышляя о специалистах-ученых и о профессорах, и старался как можно целесообразнее и скорее исполнить свою задачу по отношению к моим читателям. Я предполагал у них среднее образование, добросовестное отношение к нуждам отечества и желание уразуметь всю суть нашего протекционизма [*Возобновляю в памяти читателя, что речь здесь идет о том бессовестном протекционизме, который завершился тарифом Мак-Кинлея и с подробностями которого ознакомил русских читателей Е.И. Ламанский в 1891 г. ("Новости" №№36 и 44. – Прим. переводчика, 1893 г.], почему и повел свою речь на общедоступном языке, со всею подобающему этому протекционизму резкостью, так как на мой взгляд ничего, кроме насмешек и негодования он не заслуживает. Он так цинично и нагло облекся в тогу науки и философии, что настала пора сорвать с него маску и расправиться с ним, как со всяким подобным ему шарлатанством.
Имея однако в виду, что, с одной стороны, протекционизм, в смысле особой теории, пользуется еще большим авторитетом, как проявление мудрости наших предков, а с другой, - что экономическое невежество народа очень велико, я счел необходимым шаг за шагом изложить сущность этого учения. Читатель убедится вместе со мной, что это не что иное, как грубая экономическая ошибка и политическое зло.
Глубокое негодование, которое возбудил во мне наш протекционизм, заставил меня оторваться на время от моих научных занятий и предпринять специальный поход в защиту народных интересов. Голос совести повелевал мне бороться, по мере сил, против обмана и несправедливости. Вот почему я читал ряд лекций в разных городах Соединенных Штатов, которые и составили настоящую книгу.
ГЛАВА I. ОПРЕДЕЛЕНИЯ И ПОСТАНОВКА ВОПРОСА
А. Система, плодом которой явился протекционизм
1. Государственные люди XVIII столетия считали своим ремеслом искусство создавать народное благосостояние. Их приемы были очень просты: с одной стороны, они составляли себе идеалы политического величия и гражданского благополучия, с другой, – вызывали из своего сознания догматы человеческого счастья и общественного благоустройства, а затем старались приискать меры для осуществления своих представлений. Их идеал политического величия был тоже не особенно затейлив: низшие классы платили деньги в пользу высших; высшие ниспосылали свои благоволения на низших и все вместе были счастливы.
Что же касается до великих политических и социальных догматов той эпохи, то они были главным образом чужестранного происхождения и мало соответствовали потребностям времени. Они были заимствованы у классических авторов. На самом деле, эти догматы с особенным усердием проводились в общее сознание философами, а с течением времени проникнулись ими и государственные люди.
Старые деятели уступили место новым, с более глубоким патриотизмом и высокими национальными идеалами, которые, в свою очередь, они ревностно старались провести в жизнь. Но не обладая еще достаточно определенными понятиями, основанными на точных определениях о том, что такое человеческое общество и нация, и не имея положительного знания о природе и значении социальных сил, эти деятели должны были руководствоваться чисто эмпирическими приемами, которых не могли подвергнуть ни опыту, ни проверке. Они составляли проекты за проектами, но получались неудачи за неудачами, и когда их измышления не только не достигали предположенной цели, но порождали непредусмотренное зло, они сочиняли новые мероприятия для устранения этого нежданного зла.
2. Главными, необходимыми для процветания промышленности мероприятиями почитались следующие:
1) вывозные пошлины на сырые материалы, дабы эти материалы были изобильнее и дешевле дома;
2) вывозные премии на обработанные продукты, дабы их можно было отправлять за границу в больших размерах;
3) ввозные пошлины на иностранные товары, чтобы сократить их привоз и таким образом, совместно с действием второй меры, создать благоприятный торговый баланс, обеспечивающий прилив звонкой монеты;
4) вывозные пошлины на машины и прямое запрещение их вывоза, чтобы лишить иностранцев возможности пользоваться выгодами новых изобретений;
5) запрещение выезда искусных мастеровых, дабы они не распространяли у иностранных конкурентов усовершенствованные приемы производства;
6) монополии, для поощрения предприимчивости;
7) навигационные законы, поддерживающие кораблестроение, обеспечивающие перевозку товаров на отечественных судах и создающие моряков для военного флота;
8) колониальная система, имевшая целью силою оружия создать ту самую торговлю, которая была парализована другими стеснительными вмешательствами законодательства в область экономическую;
9) законы, устанавливающие заработную плату и цены на предметы потребления, дабы предупредить естественное стремление беднейшего класса спасти себя от неприятных социальных условий;
10) законы о благотворительности, для смягчения тех же условий, посредством обязательной поддержки бедняков;
11) безумно-суровые уголовные законы, направленные к подавлению страхом всякой попытки угнетенных рабочих классов улучшить свой быт и пр., и пр., и пр. [*Кто мало-мальски знаком с историей Англии, может убедиться, что картина, которую рисует г. Сомнер, представляет вернейшую копию с законодательства этой страны в конце XVIII столетия. – Прим. переводчика, 1893 г.]
Б. Старое и новое представление о государстве
3. В изложенных выше мероприятиях мы видим полное представление о былом взгляде на человеческое общество и на государство. Согласно этому взгляду, общество представлялось искусственно и чисто механически созданным существом, которое может быть переделываемо на любой манер внешней силой. Как и всегда, здание, построенное на идеале и наугад, а не на естественных законах и опытом добытых истинах, оказалось неуклюжим и уродливым. Как и всегда, заключение от чисто априористических положений оказалось чем-то вроде насмешки над здравым смыслом. Такое фантастическое государство с успехом можно уподобить карточному домику школьника, готовому рушиться при первом дуновении, или музею алхимика, наполненному образцами его неудач, или наконец машине невежественного изобретателя, не понимающего законов механики и воображающего, что он творит чудеса, увеличивая число рычагов и колес, хотя на самом деле это только усиливает трение и удаляет машину от предназначенной цели.
4. Конечно, такое понятие о государстве идет совершенно вразрез с понятием о государстве, как об организме, обладающего своими прирожденными силами, с которыми надо постоянно считаться; как об организме, жизнь которого непременно будет бить ключом, невзирая на искусственно создаваемые препятствия и насилия, как о средоточии жизни, в котором ничего не пропадает, но где всякое предшествующее явление сочетается с последующим, производя результаты, снова воздействующие на новые явления и т.д. без конца; как о сфере таких громадных бытовых сил, которые должны привести в ужас того, кто пожелал бы стать наперекор их естественному течению; наконец, как об организме, вооруженном столь поразительной силой самосохранения, что было бы бесконечным наслаждением для мудреца следить за ее работой и достаточной для него славой оказать ей хотя бы только легкую поддержку.
Если бы государство исполняло удовлетворительно свои обязанности, поддерживая порядок и безопасность, как условия, при которых народ может самостоятельно жить и работать, то самым блестящим доказательством преуспеяния такого государства было бы полнейшее воздержание его от всяких воздействий, ибо если в обществе все идет гладко и складно, вмешательство правительства становится излишним. Точно таким же образом, когда человек работает успешно, без торопливости, без тревоги и не изнуряя своих сил, мы заключаем, что он действует целесообразно.
Люди, воображающие, что постоянное вмешательство в чужие дела есть признак бдительного исполнения государством своих обязанностей, полагают обыкновенно, что хорошее правительство должно непрестанно издавать новые и новые постановления и что когда оно этого не делает, то бездействует. Государство несомненно может исполнять очень многое сверх своих обязанностей чисто полицейского свойства. Но оно должно только следить за жизнью и развитием социального строя, чтобы успешнее удовлетворять вновь нарождающимся общественным потребностям. Оно может могущественно влиять на возникновение новых условий строя, создавая руководящие начала для взаимных отношений; оно может систематизировать такие порядки, которые, за недостатком согласования, не приносят всего максимума пользы, оно может освящать новые права, возникающие вследствие новых отношений, под влиянием изменяющихся социальных условий и т.д.
5. Последнее представление о государстве только что начало еще проникать в жизнь. История и социология свидетельствуют об относительной верности этого представления, по крайней мере по сравнению с предшествовавшим. Благодаря этому новейшему взгляду на государство, человечество поняло наконец, что свобода есть сила, разбивающая цепи и уничтожающая препятствия, созданные "мудростью" прошлого, и принцип laissez fair или "не мешайте", сделался краеугольным камнем политического искусства, так как сущность его сводится к предложению –"прекратите эмпирические приемы, установите научные, дайте государству возможность вернуться к здоровой и нормальной деятельности – и только тогда вы в состоянии будете понимать положительные факты из точного наблюдения общественных явлений, тогда только сможете регулировать ваши действия, согласно разумно приобретенным знаниям".
Государственные люди последнего закала пока еще не многочисленны. Даже политические деятели с радикальными взглядами не расположены оставлять соседа в покое; они воображают, что их поставили у кормила власти именно вследствие понимания ими потребностей этого соседа. Правители старого типа, убеждавшие народ, что они способны осчастливить и осчастливят всех, оплачивались гораздо лучше, чем правители нового типа когда-либо будут оплачиваться; хотя, странно, постоянные неудачи правителей старого типа никогда не влекли за собою потери народного доверия. Нам надоели эти старики не потому, что им не удалось осчастливить нас, но потому, что изменились наши априористические взгляды и наши моды. Мы отдали управление в руки юристов, издателей, литераторов и профессиональных политиканов; они же нисколько не расположены отречься от функции их предшественников и отказаться от искусства "творить всеобщее благоденствие". Главная разница заключается лишь в том, что новые наши правители признают себя обязанными служить только тем лицам, которые избрали их на должность.
6. Некоторые из перечисленных выше мер (§2) уже отжили или отживают свой век [*4 февраля 1884 г. Робинсон, депутат Нью-Йорка в палате представителей, предложил изменение конституции Соединенных Штатов, "для того, чтобы дать возможность Конгрессу наложить вывозную пошлину на хлопок, для поощрения отечественных мануфактур"].
К ним, однако, не относятся пошлины без фискальной цели (§3); они начинают опять входить в моду. Возрождение в исходе XIX столетия веры в возможность увеличить народное благосостояние посредством охранительных пошлин служит лучшим доказательством отсталости социологии в сравнении с другими науками: ни одно из 11 перечисленных выше мероприятий, включая даже пошлину на вывозимые машины и запрещение эмиграции рабочих, отнюдь не менее рационально, чем покровительственная пошлина на привозимые товары.
Приступим же к анализу и критике этой возродившейся веры.
В. Определение протекционизма и "теории"
7. Я понимаю под словом протекционизм учение о том, что пошлина есть средство, при помощи которого можно создавать народное богатство.
Протекционисты любят выставлять себя "практиками", а фритредеров называть "теоретиками". Вообще слишком часто злоупотребляют словом теория и главным образом виноваты в этом ученые. Они допустили употребление этого слова даже на своем языке, для выражения вымышленного объяснения, или гипотезы, или спекулятивного предположения, или догадки, не проверенной опытом, или правдоподобной и простодушной теоремы об отвлеченных отношениях, или направления людской деятельности под влиянием известных побуждений.
Газеты часто употребляют слово теоретический в смысле воображаемого, или фиктивного.
Я же употребляю выражение теория не отдельно от фактов, но в его истинном, научном смысле. Для меня теория есть рациональная группировка фактов, распределенных согласно взаимным их отношениям. Теория может, ради известной цели, рассматривать только некоторые стороны данного явления, не касаясь остальных. На практике же факты являются во всей их сложности и тот, кто отнесся небрежно к пределам своей теории, бывает удивлен неожиданными явлениями; но удивление это происходит от его ошибок и ни в коем случае не может служить поводом к осуждению теории.
8. Свободная торговля не есть теория ни в каком смысле этого слова. Она только один из видов свободы, один из видов борьбы, предпринятой развивающимся умом нашего времени против преград, унаследованных от прошлого.
В пределах Соединенных Штатов вполне свободная торговля распространяется на целый континент и никто об этом не думает, никто этого не "чувствует", потому что "чувствуется" только давление и гнет. Кто пользуется свободой, тот обращает на нее внимание лишь до тех пор, пока сохраняет в своей памяти воспоминание о неволе. Я много и много раз видел удивление людей, когда обращали их внимание на тот факт, что они всю свою жизнь пользовались свободной торговлей и никогда об этом не думали. Когда весь свет добьется ее и будет пользоваться свободной торговлей, никто не станет говорить о ней ни одного слова; понятие это не будет более доходить до народного сознания и перестанет быть предметом споров; в будущих учебниках политической экономии исчезнет отдел под заглавием "свободная торговля", как ныне исчезает раздел под названием "рабство"; несуществование свободной торговли будет казаться таким же странным, как кажется теперь странною для американца мысль, будто он не может путешествовать в своем отечестве без паспорта.
Называть свободную торговлю теорией столь же неосновательно, как называть этим словом реформацию, переделку законов, уничтожение крепостной зависимости, отделение церкви от государства или какое-нибудь другое обеспечение народных прав.
Рабовладельцы тоже называли теорией идею об отмене рабства, и весьма основательно, если признать справедливыми те из значений этого слова, которые мы опровергли выше. В самом деле, для человека, воспитанного в идеях рабства, и главным образом для самих рабовладельцев, требовалось очень сильное воображение и высокий полет ума, чтобы представить себе социальную и экономическую пользу освобождения негров. Такие же соображения необходимы для всех вообще подобных реформ, не исключая и свободной торговли, которая в сущности есть только противодействие искусственным преградам и восстановление естественного политического порядка; это все то же, что свобода совести, веры, слова, печати, свобода приобретения земли; но ни в каком смысле фритредерство не может быть названо теорией.
9. Протекционизм тоже не есть теория в истинном значении этого слова, хотя и подходит несколько под разговорный, неточный смысл этого слова. Это есть верование совершенно априористическое. Имеется желание увеличить народное богатство – и на охранительные пошлины указывается, как на средство.
Очевидно, здесь предполагается какое-то соотношение между охранительными пошлинами и народным благосостоянием, какая-то взаимно-причинная связь между этими двумя явлениями. Если "теория" есть умозрительное соображение о каких-то таинственных соотношениях, которых никогда не проверяли и нельзя проверить опытом, то протекционизм можно назвать самым удачным образцом "теоретического" воззрения.
Астрология представляет нам подобный же пример. Она точно также предполагает взаимно-причинную связь между движениями планет и судьбою человека и на этом предположении строит искусство предсказывать будущность каждого.
Можно указать сверх этого и на алхимию, как на умозрение, совершенно аналогичное протекционизму. исходя из соображения, что было бы очень выгодно превращать свинец в золото, алхимия предполагала тоже существование какого-то философского камня, посредством которого такое превращение казалось возможным, – и в течение многих столетий применяли метод "постоянных попыток и постоянных неудач".
10. Протекционизм – учение совершенно бездоказательное, основанное не на фактах, а на вере; оно силится подкупить нас только предвзятыми идеями, или похожими на правду фактами.
Конечно, когда человек откровенно говорит: "я стою за охранительные пошлины, потому что они приносят мне пользу, а ничего другого я знать не хочу и употреблю все усилия для их сохранения, пока это возможно", то с ним согласиться очень не трудно и рассуждать неуместно. В отношению к такому эгоисту остается только отыскать жертвы его корыстолюбия и разъяснить им в чем дело.
Обсуждению может подлежать только учение о том, будто охранительные пошлины могут создавать народное богатство. Это учение имеет вид экономической теории; оно связано с учением о труде и капитале и составляет часть науки о производстве богатства; его признанная цель так же безлична и бескорыстна, как и вся политическая экономия. В этом своем виде протекционизм не будет уже, подобно фритредерству, только отрицанием старинных заблуждений, основанным на более точном изучении положительных фактов; он будет особенным видом политической экономии и будет стремиться сесть на престол самой науки. Если это учение верно, то оно перестанет быть последствием, а наоборот, сделается основанием на котором должна быть построена вся наука политической экономии.
11. Но – увы! – как только догмат протекционизма формулируется в том смысле, что де "народное богатство создается охранительными пошлинами и без них не может быть создано", сразу исчезает всякая возможность построить на нем политическую экономию, и сразу вся эта наука убивается наповал. Что после этого можно сказать о производстве, населении, земле, деньгах, обмене, труде и т.д.? Что остается изучать экономисту? Что тогда делать университетам и школам? Остается только обратиться к искусству законодателя и просить его установить пошлины. Единственные вопросы, могущие тогда возникнуть, должны касаться только количества, размеров и других особенностей пошлинного обложения. А с такими вопросами экономисту делать нечего; он не имеет никаких методов для их исследования; он не может вывести из них никаких принципов, не может формулировать никаких законов. Законодатель должен действовать во тьме и ощупью. Если в его тарифе оказываются неожиданные закорючки, он должен изменить тариф; если опять неудача - нужна новая переделка. Протекционизм своим догматом упраздняет политическую экономию и сводить все искусство тарификации к методу вечных опытов и вечных неудач, к методу алхимиков и изобретателей perpetum mobile.
Г. Определение свободной торговли и охранительной пошлины.
12. Что такое в самом деле охранительная пошлина? Чтобы дать самое точное определение, я приведу слова одного из руководящих органов протекционизма [*Филадельфийская газета "American"от 7 августа 1884 г.].
"Выражение "свободная торговля" редко употребляется в буквальном смысле, несмотря на многочисленные споры об этом вопросе. Оно не значит упразднение таможен; оно не влечет за собой замену косвенных налогов прямыми, как предполагали некоторые американские приверженцы этой школы. Фритредерство существует до тех пор, пока капитал и труд не отвлекаются посредством пошлин из одного предприятия и не привлекаются в другое, к которому они не стремились бы при отсутствии пошлин. Государство может извлекать из пошлин все свои доходы и в то же время практиковать свободную торговлю. Пока оно не заставляет подданных своих тенденциозно-высоким тарифом вкладывать свои капиталы в предприятия, от которых раньше они сторонились, можно сказать, что это государство придерживается свободной торговли".
Такова именно Англия, где наряду с таможнями и пошлинами, в самых широких размерах практикуется свободная торговля [*Как известно, в Англии взимается пошлина только с немногих товаров, каковы табак, чай, кофе, какао, цикорий, крепкие напитки, вино, пиво, фрукты, мыло, игральные карты, серебряная посуда и некоторые химические продукты. Все остальные товары не платят при ввозе ничего. Известно также, что продукты английских колоний платят пошлины, равные продуктам иностранным ; как и наоборот, в английских колониях великобританские продукты обложены наравне с иностранными – Прим. переводчика, 1893 г.]. Пошлины там налагаются либо на предметы, вовсе не производимые в Англии, либо на такие, которые обложены в ней акцизом. Никого не заставляют они обрабатывать известные продукты дома и не создают никакой привилегии отечественному производителю.
13. Напротив, охранительная пошлина задается целью вытеснить часть народного труда и капитала из русла, по которому они текли, и направить их в такое новое, которому благоприятствует тариф.
Более точных определений фритредерства и протекционизма я не знаю и на них буду основывать дальнейшие мои рассуждения.
Д. Протекционизм создает чисто домашние пререкательства
14. Надо заметить, что приведенное определение охранительных пошлин не упоминает об иностранцах и о привозимых товарах. Согласно этому определению, охранительная пошлина имеет целью произвести преобразование в туземной, домашней промышленности.
Охранительная пошлина именно с тем и налагается, чтобы воспрепятствовать ввозу иностранного товар и заставить его не появляться на внутренний рынок. Пошлина не признается охранительной, пока она не создает этого препятствия. Пошлина эта в сущности есть не столько обложение ввоза, сколько преграда ввозу. Подобно стене, она ограждает производителя и потребителя; она воздвигается именно с целью не допустить потребителя к обмену своих собственных произведений на необходимые ему предметы иначе, как на условиях, которые ставит ему местный производитель этих предметов. Цель этой меры заключается в предоставлении домашнему производителю права брать с потребителя налог, от которого само правительство отказывается на границе, ставя преграду ввозу иностранных товаров. В этом случае правительство как будто говорит: "Я не нуждаюсь в доходе и составляю свой тариф так, что вы, производители-избранники, можете сами собирать доход; я не хочу облагать потребителя и предоставляю это право вам".
Е. "Охранительная пошлина не есть налог"
15. Нередко случается слышать, что-де "пошлина не есть налог", или, как выразился один из депутатов в Конгрессе, "нам не нравится такое название".
Подобное суждение – одно из самых умозрительных, когда-либо высказывавшихся по поводу таможенных тарифов. Если пошлина не налог, то что же она такое? К какой категории понятий должно ее отнести? Ни один протекционист еще этого не разъяснил.
Им она представляется как существо, сила, власть, божество, имеющее специальным назначением создавать народное благосостояние. Видимо, они никогда не анализировали ее и никогда не давали себе ясного отчета, что она такое и как она действует. Они воображают, что стоит только законодателю сказать: "предмет А будет платить пошлину только во столько-то процентов"; стоит только этот предмет не привозить из-за границы и освободить таможню от получения с него дохода, как тотчас же отечественная промышленность начнет процветать, народное богатство станет расти без труда и без затраты энергии. Если это так, то поистине пошлина творит чудеса и философский камень отыскан; законодатель устраивает на границе волшебную стену, говорит "пошлина в 150 % стоимости" – и дело готово, богатство создано; или – "пусть ситец поднимется в цене до 50 центов за ярд" – и благосостояние народа обеспечено.
Конечно, построить стену вдоль берегов, или содержать флот для удаления иностранцев и их товаров будет стоить денег. Но протекционисты думают, что, когда посредством пошлин достигнутся эти результаты, то и расхода никакого не будет.
16. В этом, однако, и основное их заблуждение. Говоря научным языком, протекционизм не принимает в соображение закона о сохранении энергии, или, попросту, протекционист никогда не видит и не говорит о другой стороне вопроса, а именно – о затрате сил; он не видит, что при охранительных пошлинах затрата во много раз превосходит пользу, не говоря уже о задержке национального роста, происходящей от искусственных преград и стеснений.
17. Человек может лишиться произведений своего труда тремя способами, которым соответствуют три вида податей или налогов:
1) Он может обменять свое произведение на произведение другого человека; тогда он отказывается от своей собственности добровольно, за соразмерное вознаграждение, и этому соответствуют налоги, платимые за сохранение порядка и безопасности.
2) Человек может пожертвовать свое имущество; тогда он добровольно расстается с ним без вознаграждения, и этому соответствуют приношения в пользу школ, библиотек, больниц и т.п.
3) Человек может быть вынужден отдать свое имущество не добровольно и без вознаграждения - и этому соответствуют охранительные пошлины.
Анализ, как очевидно, доведен до конца и другого места для охранительных пошлин указать нельзя. Охранительная пошлина есть вознаграждение, уплачиваемое соседу с той целью, чтобы он занялся каким-нибудь специальным делом, и человек, платящий это вознаграждение, не получает взамен ничего.
Отсюда все, отрицающие в пошлине признак подати, логически должны были бы отнести ее к категории дани или контрибуции. Не желая, однако, чтобы нас упрекнули в употреблении слишком резких выражений, будем называть ее просто налогом.
18. Во всяком случае ясно, что мы имеем дело с интересом двух американцев. Протекционисты в своих рассуждениях все говорят об английской политике и истории, об Ирландии, Индии и Турции.
Я не последую их примеру. Я буду рассматривать только отношения между двумя американцами, так как об американцах только здесь и идет речь. Нравится ли наш тариф англичанам, или нет - для нас безразлично. Если американцы будут довольствоваться только своим внутренним рынком, а Англии предоставят всемирный, то, конечно, англичане с охотой согласятся на такую сделку; они уже пришли к заключению, что это наиболее выгодное для них положение. Впрочем, повторяю, для нас совершенно все равно, довольны или недовольны англичане.
Для нас важен только один вопрос: к какому роду сделок можно отнести дарованное одному американцу право облагать в свою пользу другого: Какие последствия происходят от этого права? Кто в барышах? Как влияет это право на наше народное благосостояние? Эти только вопросы я и намерен рассмотреть поближе.
19. Исследование свое буду производить двумя путями. Во-первых, я разберу протекционизм, принимая его учение и его притязания за истину, с целью убедиться, возможно ли достигнуть на основании этой "истины" ожидаемых результатов; во-вторых, я перейду в наступление и буду рассматривать положения протекционистов с точки зрения оппонента.
Кто предлагает меры для общего блага, тот имеет право требовать, чтобы его доводы были выслушаны с терпеливым вниманием; но вместе с тем он обязан объяснить, как предлагаемая им мера будет действовать, какие силы будут вызваны ею к жизни и какое они получат употребление.
Акционерные компании, кредитные учреждения, кооперативные общества и тому подобные предприятия должны быть подвергнуты всестороннему обсуждению и их польза (если таковая имеется) должна быть доказана началами, на которых они основаны, силами, которые они вызывают к жизни, и целесообразностью их организации.
Мы не должны верить на слово никаким новым системам (как, например, биметаллизму или социализму), пока их изобретатели не дадут нам объяснений, выдерживающих самую строгую и беспощадную критику; ибо, если новые системы хороши, то критика только еще более разъяснит их достоинства.
Я принимаю протекционизм так, как сам он себя представляет, и в качестве строгого судьи, выслушав защитительные речи его адвокатов, рассмотрю, заслуживает ли он нашего доверия.
|
Дата/Время: 22/01/04 15:56 | Email:
Автор : Евгений Каширский |
сообщение #040122155603 |
| ____________ | ЦИК: АНТРОПОЛОГИЯ
Роберт Станилов
ПИСЬМА ИЗ ОТЕЛЯ ST. GEORGE. ФИЛОСОФСКИЙ ПРАГМАТИЗМ АМЕРИКАНСКОЙ УЛЫБКИ.
"То, как Вы относитесь к фактам, важнее самих фактов."
Д-р Карл Меннингер
В "Любимой" Ивлина Во (превращенной в "Возлюбленную" в русском переводе) мистер Джойбой - главный мортуарий калифорнийского похоронного комплекса "Поляны шепота" - запихивал квадратики картона между зубами и губами своих безмолвных клиентов, и "о, чудо! на месте угрюмой морщины многолетнего терпения появлялась улыбка". С улыбкой "Лучезарного детства" на устах кадавры отправлялись на гримммировку к мисс Татаногенос; их улыбки говорили ей о любви мистера Джойбоя.
В глазах сварливого Во, раздраженного сытой солнечной Калифорнией после обнищавшей Англии 48-го года, американская улыбка отвергала боль и горечь разочарованной Европы. Эта улыбка была непристойна и неуместна. (Годы спустя, Во запретил своему агенту вести переговоры с советскими издательствами о публикации "Любимой", справедливо предположив, что его книга будет использована в анти-американской пропаганде.)
В середине 90-х годов K-Mart - компания, которая владеет цепью недорогих универмагов в США, открыла форпост в Праге. Помимо веселенькой униформы и обязательной улыбки, продавщицы щеголяли нагрудными значками с надписью: "Чем я могу Вам помочь?". Многие девушки увольнялись вскоре после поступления на работу. И это в то время, когда пражане мечтали о месте в иностранной компании. Одной из причин массового бегства из K-Mart'овского рая стала нещадная ругань, которой покупатели-мужчины осыпали невинных продавщиц, недвусмысленно намекая на то, чем и как именно те могут им помочь. Впрочем, ругань была вызвана и тем, что раззадоренные пражане мали что могли себе позволить в K-Mart'е. И здесь американская улыбка была неуместна.
Улыбки американских бизнесменов в московских и питерских конторах 90-х годов воспринимались как вызов. "Чего они улыбаются?", скрипели зубами российские чиновники, "веселого - мало".
Недавняя иммигрантка из России, получив работу в нью-йоркской благотворительной организации, которая имеет дело со многими пожилыми выходцами из бывшего Союза, уверяла меня, что постоянно улыбавшаяся телефонистка (коренная американка средних лет) - "змея, наушница и лицемерка". Те же эпитеты она применяла к начальству этой организации, которое в ужасе от своих русскоязычных служащих (без которых оно не могло функционировать) нанимало толпы высокооплачиваемых психологов-консультантов, которые тщетно пытались объяснить питомцам киевских, кишиневских, винницких вузов "правила игры".
Улыбчивый американский мир, вместо того, чтобы успокоить и ободрить искренне озабоченную женщину, превращался в ее сознании в жутковатый маскарад, смысл которого она не могла понять. Он раздражал и, упорствуя в своей улыбчивости, становился неразрешимым и загадочным.
Что скрывается за американской улыбкой?
Честно говоря, за годы жизни здесь я так привык к повсеместной улыбке, что чувствую себя неуютно в Москве, Париже или Лондоне, где продавцы в магазинах, случайные попутчики в поезде, билетеры в кино, в ответ на мою автоматическую улыбку, глядят исподлобья, видимо принимая меня то ли за идиота, то ли за юродивого.
Я никогда не задумывался над тем, почему американцы улыбаются. Приехав в Америку двадцать лет тому назад, я был обезоружен улыбчивым миром после мрачнолицего Союза и так и прожил все эти годы, надевая улыбку каждое утро, как свежую рубашку: надел и пошел. Улыбка казалась такой же неотрывной частью этой жизни, как гамбургеры или Голливуд.
Теперь же, пытаясь ответить на вопрос: "Почему американцы улыбаются?", я, первым делом, обратился к друзьям и знакомым - коренным американцам и тут же понял, что они , как и я, не задумывались над тем, почему вся страна с утра до вечера скалит зубы.
Типичные ответы, которые я получил, говорили о том, что истоки улыбки, ее гносеология, были утеряны. "Нас так приучили с детства". "У нас здоровые зубы". "В американском кино все улыбаются". "Неприлично показывать свои эмоции в обществе или на работе". "Сами не знаем, чему улыбаемся". Иногда, неожиданно, американцы соглашались с обиженной дамой из России. Мой приятель, профессор одного из южных университетов, доведенный до oтчания академическими дрязгами, сказал: "Лицемерие все это. Прикрываем свое истинное лицо, и все тут. Вот французы не улыбаются незнакомцам и ничего, общество не распадается".
Но дело было сложнее. Перечитывая старых авторов, побывавших в Новом Свете в XIX веке: маму и сына Троллопов, Дикенса, Уайльда и того же де Токвиля - я не мог найти никаких упоминаний об улыбчивых американцах. Напротив, они представлялись сумрачными, грубоватыми, довольно неотесанными мужланами, вечно плюющими на пол в публичных местах. Очень "rustre". Когда и почему американцы заулыбались?
Им было не до улыбок, когда они осваивали новые территории и воевали с индейцами, не до улыбок было и во время войны за независимость, не говоря уже о гражданской войне. Великая Депрессия явно не способствовала расслаблению лицевых мускул. К окончанию Второй мировой войны, американцы могли заулыбаться, но улыбались ли они "en masse"?
Все мои не очень научные исследования указывали на одну дату: 1952 год. В этом году вышла книга Нормана Винсента Пиля "Сила положительного мышления".
Пастор Пиль проповедовал с амвона голландской протестантской церкви Marble Collegiate Church в Нью Йорке более пятидесяти лет. Он умер в 1993 году в возрасте 95-ти лет: к тому времени он продал 20 миллионов копий своего бестселлера и научил американцев улыбаться "через не хочу".
"Удары жизни, - писал Пиль, - нагромождение трудностей, умножение проблем - все это ведет к тому, что уровень вашей энергии падает, оставляя вас разочарованными и малодушными. В этой ситуации вам нелегко понять, как вы на самом деле сильны. Вы расхолаживаетесь, уступаете малодушию, хотя в действительности дела не так уж плохи. В ваших же жизненных интересах переоценка черт вашего характера. Когда вы разумно и спокойно проведете эту переоценку, то увидите, что ваше положение вовсе не так уж непоправимо, как вам казалось".
"Чувство уверенности в себе, - растолковывал своим читателям Пиль, - зависит от того, какие мысли обычно занимают вас. Если вы думаете о поражении, вы будете поражены. Практикуйте уверенность в себе, сделайте эти мысли привычными, и вы так четко осознаете свои собственные возможности, что преодолеете любые трудности".
Пиль предлагал читателям и прихожанам целый набор упражнений для поднятия уровня жизнестойкости. Смешав христианскую религию с могучей дозой психологии Уильяма Джеймса и философией Эмерсона, он нашел чисто американский подход к решению жизненных проблем. Притворитесь, что проблем нет, не верьте в поражение, перестаньте беспокоиться, готовьтесь к лучшему, и оно непременно придет.
Например, в главе "О самоуверенности" Пиль сформулировал 10 правил "преодоления чувства неполноценности". В частности, он предписывал "минимизацию трудностей". "Трудности надо анализировать и устранять, <…> не нужно усиливать их страхом". "Помните, - наставлял Пиль, - большинство людей, какими бы самоуверенными они не казались, так же напуганы, как и вы, и также неуверены в себе".
И Пиль был своевремен и прав. Победоносные американцы 1952 года не были так уверены в себе, как казались приниженным европейцам. В стране происходили коренные социальные сдвиги: закон о бесплатном высшем образовании для ветеранов войны и цветущая экономика привели к тому, что сотни тысяч из бывших "низших классов" вливались в "средний класс". Потомки ирландских чернорабочих, китайских кули, еврейских портных и сицилийских крестьян становились инженерами, чиновниками, коммивояжерами. Произошло то, о чем мечтали большевики, только в другой стране. Капитал передаваемый по наследству, уже не был основным источником богатства. "Хорошая жизнь" и то, что под ней подразумевалось - дом, машина, жена-домохозяйка, трое детей - оказались доступными целому поколению американцев. Но в сытой жизни была червоточина: приобретенные материальные ценности не превращали Золушку в принцессу автоматически, надо было еще научиться как себя вести и как думать. Нового костюма и фетровой шляпы не было достаточно, чтобы спроектировать на окружающий мир образ уверенного в себе бизнессмена, который так хорошо удавался начальнику, еще лучше - начальнику начальника, и казался уж совсем врожденным у владельца компанией.
Приобрести привычки и навыки сильных и богатых, залезть в их головы, занять их мыслей, понять как они устроены, что заставляет их "тикать", научиться их спокойной манере, уверенности в себе: Пиль знал, что волнует его паству.
От "положительных мыслей" до улыбки было рукой подать. Улыбка, ровное обращение с подчиненными и с начальством, умение "подать себя", произвести хорошее впечатление, показать коллегам, друзьям и соседям по только что застроенному району, что у Вас все хорошо, все как у людей - все это стало частью американской культуры и, добавлю, мощным трансформатором национального характера. Плачут от боли, хмурятся от беспокойных мыслей, улыбаются здоровые победители.
Любопытно, что книга Пиля остается на удивление популярной. Рецепты ее таковы, что многие их быстро забывают и возвращаются к ним еще и еще раз. Та копия, которой я пользуюсь при написании этой статьи (дешевое трехдоллоравое издание в розовой - а как же иначе - мягкой обложке), была извлечена моим другом из стола его бывшей начальницы. Некоторое время тому назад она уволилась из компании, в которой занимала видное положение вице-президента, и мой друг занял ее место. Разгребая ее стол, он нашел этот экземпляр пилева бестселлера. Женщина, которая читала Пиля, была хорошо образованной черной американкой средних лет, ее зарплата в "шести цифрах" (т.е. превышающая $100 000 в год) обеспечивала ей место в том пресловутом 1% населения, которому завидуют все остальные 99%. Но посреди почти поголовно мужского и белого руководства этой уолл-стритовской компании ей должно быть не хватало уверенности в себе. Она даже делала записи на полях книги, вроде: "Моя сила здесь, сейчас… я закрепляю маленькие победы… перечисли свои внутренние ресурсы… я достойна… моя жизнь полна и спокойна" и т.д.
Пиль не был первым в истории американской мысли, кто попытался разработать эту удивительно плодоносную жилу кальвинистского, пуританского: "спасение утопающих дело рук самих утопающих". Первым был Ральф Вальдо Эмерсон. Те в России, кто искренне пытается понять, чем дышит Америка должны непременно прочитать Эмерсона. Российские американоведы читают Джефферсона и Адамса и удивляются американскому напору и агрессивности в тех случаях, когда американцы уверены в своей правоте. А Эмерсон, "первый философ американского духа" (по словам Брукса Аткинсона) им все хорошо бы объяснил: и про Косово, и про Чечню…
Этот поэт-проповедник или проповедник-поэт, писавший и проповедовший в течение 30 лет перед гражданской войной, прославился своими радикальными, иконоборческими идеями. В России XIX века за чтение Эмерсона ссылали.
Его самое знаменитое эссе "Самодостаточность" ("Self-reliance") обобщило и кристаллизовало его философские (трансцедентальные) идеи. "Никто, кроме вас самих, не принесет вам умиротворения, - писал Эмерсон, - ничто, кроме триумфа принципов, не принесет покоя". Эти слова очень близки Пилю, который часто ссылается на Эмерсона.
Цитируя старую легенду о пьянице, которого подобрали на улице, отнесли в дом к герцогу, и когда он проснулся в аристократической кровати, убедили в том, что он и есть герцог, только слегка свихнувшийся, Эмерсон говорил: "…популярность этой легенды в том, что она иллюстрирует состояние человека, который в жизни пьянь и дрянь, но стоит ему пробудиться, пораскинуть мозгами и вот он уже принц". Чем не пилево: все в ваших руках, не сосредоточивайтесь на негативном, думайте, что вы принц и принцем вы станете.
Конечно, между Эмерсоном и Пилем есть очень важная разница, Эмерсон по-кальвинистски верил в добрые дела, Пиль же был уверен, что добрые мысли и дела суть едины. Но и тот и другой проповедовали одну мысль, которая становилась призывом к действию: "…человек не плакучая ива" (Эмерсон), "он может и должен разогнуться; в доверии к самому себе рождаются новые силы…" И опять же отсюда недалеко до улыбающихся лиц на рекламе зубного порошка и нового кадиллака. "Недовольство жизнью - дефицит самодостаточности", - писал Эмерсон.
Американцев с детства учат улыбаться. Улыбка - это ваша визитная карточка. Вы объявляете всем, что вы в согласии с миром, что вы пришли как друг, не как тать в нощи. Вы здоровы и уверены в себе, ваше будущее обеспечено, ваши дети будут президентами и миллионерами…
Несколько наивно для европейцев, выросших на погосте тысячелетних культур, еще наивнее и, может быть, даже слегка противнее для русских, погосты которых еще не впитали всю кровь последних 100 лет.
Но есть что-то магнетически прагматическое в следующих словах Эмерсона, которые мало кто помнит в Америке, но которыми все живут каждый день: "Политическая победа, увеличение вашего дохода, выздоровление ваших близких или возвращение друга домой… все эти события поднимают дух, и вы думаете, что впереди еще лучшие дни. Не верьте. Ничто и никто не принесет вам умиротворенности, только вы сами".
St. George Tower, Бруклин, Нью Йорк.
Январь-февраль 2000 года.
НЗ 2 (10, 2000)
|
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
| | | | |