Александр Макеев
ОТЧЕТ О ПОЛОЖЕНИИ В РОССИИ И В МИРЕ НА КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 2001 ГОДА.
Итоги
Прошло десять лет со времени распада Советского Союза. Итоги, к сожалению, неутешительны. О них подробно говорилось в предшествующей работе (“Анализ”) повторяться здесь не имеет смысла. Следует объяснить собственно строй, который ушел. Что он дал хорошего и что плохого.
Хорошего социализм дал на самом деле больше, чем принято считать. Прежде всего, социализм дал некий жизненный стандарт – предшественник глобализации. Этот стандарт распространялся не только на СССР, но и на все страны соцлагеря. Совершенно было непонятно, куда ты попал в Берлин, Варшаву, Ленинград или в Петропавловск-Камчатский. Домостроительные комбинаты везде строили практически одинаковые дома, по близким строительным нормам. Само понятие “нормы” является порождением социализма. Квартиры были не очень удобными, но давались они бесплатно или же за очень низкую плату. И сейчас большинство граждан бывших соцстран живет в этих квартирах, живет да похваливает проклинаемый строй за то, что не нужно всю жизнь выплачивать огромные суммы. Глобальный стандарт распространялся практически на все области человеческой жизни – теплоснабжение (теплоцентрали были впервые внедрены именно в Москве в нач. тридцатых гг.); питание; культуру и т.д. Они создавали определенный, строго регламентированный образ жизни, который, несмотря на его убогость, все-таки обеспечивал определенный уровень, достаточно высокий по меркам XIX века, который не мог резко изменяться в ту или иную сторону. Стандарт давал уверенность человеку в завтрашнем дне, в том, что какой-то минимум он получит. Но это создавало и ситуацию социального застоя. Цены регулировались государством. Оно гарантировало относительную дешевизну и доступность основных предметов потребления – продуктов, одежды и др.
Социализм создал самую совершенную в мире систему среднего и высшего образования. Среднее, а также высшее образование, при чем совершенно бесплатно, мог получить практически каждый человек. Научная работа была одной из самых престижных областей деятельности во всех соцстранах. Везде по единому образцу были созданы системы централизованного управления наукой – академии наук. Ее члены пользовались огромнейшими привилегиями, состояли в высших органах государственной власти (президент академии наук и несколько его заместителей обязательно являлись членами ЦК КПСС). Время от времени проводились пленумы ЦК и заседания Политбюро посвященные исключительно науке. Это изумляло американцев. Сессия конгресса, посвященная исключительно проблемам науки в то время была невозможна. Именно стопроцентная грамотность, высокий престиж науки, создание более или менее сносных условий существования для широких народных масс и стали основным притягательным фактором социализма для слаборазвитых стран.
Система здравоохранения, несмотря на все ее убожество, смогла ликвидировать эпидемические заболевания, наладить систему санитарного контроля, сделать доступными широким слоям населения достижения современной медицины.
Человек постоянно ощущал, что он работает не на себя, а на государство. Вся его слава шла не только ему, но и государству. Его деятельность повышала престиж государства, поэтому стимулировалась им. Именно поэтому впервые в мировой истории пресса, спорт, литература, искусство, кино стали, по сути, отраслями экономики. В них вкладывались огромные деньги, для их успешного функционирования создавалась мощная научная и производственная база. Представители творческих профессий были наиболее привилегированной прослойкой населения во всех странах соцлагеря. Члены творческих союзов могли нигде не работать, месяцами жить за символическую плату в домах творчества. Они в первую очередь обеспечивались квартирами, дачами, продовольственными пайками и т.д. Членский билет творческого союза помогал приобретать всевозможный дефицит, билеты на поезд, если их не было в кассах, давал право на внеочередное поселение в гостинице. Из духовных благ принадлежность к этой касте в первую очередь давало некоторую свободу, ощущение некоторой независимости от государства. Оно провозглашало их инженерами человеческих душ, пророками. Именно поэтому писатели, кинематографисты, художники считали себя вершителями судеб страны, пророками, к чьему голосу надлежит благоговейно прислушиваться. Это давало сладостное ощущение собственной значимости. Ни в одной стране мира люди искусства не были вознесены на такую высоту. При чем не только материальную, но и моральную. Им позволялось даже диссидентствовать, не выходя, конечно, за определенные рамки. Пресса при социализме имела влияние вполне сравнимое с влиянием Жана Кальвина в Женеве. Фельетон в центральной газете нередко означал крест на карьере руководителя очень высокого ранга. Ведомство, ответственное за факты, изложенные в статье, обязано было в двухмесячный срок официально известить редакцию о принятых мерах. Несмотря на жесткую цензуру, появлялось очень много острых, злободневных материалов. Авторитет прессы был необычайно высок. Печатному слову верили безоглядно. И недаром. Любой материал перед выходом в свет тщательно проверялся. Требования к стилистике были очень высокими, желтой прессы не могло существовать. Цель была – не развлекать публику, а смело вскрывать недостатки, рассказывать о достижениях, активно и созидательно преобразовывать общество. Именно поэтому тиражи газет и журналов зашкаливали за все мыслимые пределы и попадали “Книгу рекордов Гиннесса”. По качественному уровню советская пресса не знала себе равных в мире. Большими вложениями в кино, созданием во всех соцстранах министерств кинематорафии объясняются высокий уровень фильмов и их широкое признание в мире. Спорт был символом престижа нового общественного строя, поэтому государство создало централизованную систему подготовки спортсменов. Возможности для профессиональных занятий спортом были в самых глухих уголках страны. Неудивительно, что большинство медалей на Олимпийских играх получали спортсмены именно из СССР и его сателлитов.
При социализме государство также заботилось о детях. Все новорожденные прикреплялись к молочным кухням, к поликлиникам. Диспансеризация и вакцинация были обязательны. Была создана бесплатная система детских санаториев, лесных школ, курортов. Среднее образование было бесплатным и обязательным. Стандарты его значительно превосходили стандарты в развитых странах Запада. В каждом более ли менее крупном городе были дом пионеров, станции юных натуралистов, техников, туристов и т.д. В этих учреждениях детей совершенно бесплатно обучали музыке, танцам, ремеслам, искусству, науке и т.д. Обучение нередко велось на высоком профессиональном уровне. Его цель была выявить способности ребенка, дать ему возможность найти себе дело по душе, заставить принять активную жизненную позицию, помочь найти ему друзей, а вовсе не просто развлекать. Такая практика полностью противоречила культуре общества потребления, и именно она являлась одной из причин полной неуязвимости СССР в военно-техической сфере. Советский Союз смог за короткий срок догнать США в ракетно-ядерных вооружениях, а Америка обогнать СССР уже не смогла, несмотря огромные затраты. Действовала целая система выявления талантливых детей. Талантливых спортсменов, математиков, музыкантов из отдаленных мест привозили в крупные культурные центры, обучали и содержали засчет государства. Затраты на детский отдых покрывались предприятиями и общественными организациями. Детские газеты и журналы (“Пионерская правда”, “Пионер”, “Юный натуралист”, “Костер”, “Веселые картинки” и др.) имели фантастические тиражи, стоили при этом копейки. Цены на детские товары были значительно ниже цен на взрослые.
Социализм подтягивал слаборазвитые страны и окраины до среднего уровня. В любой, даже самой отсталой республике должна была быть академия наук, национальный театр, хотя бы один живой классик и несколько мертвых, союзы писателей, художников, композиторов. Все дети были обязаны получать среднее образование. Эти меры способствовали подтягиванию отсталых районов до современного уровня. Благодаря социализму аграрные страны смогли стать индустриальными и избавиться от остатков феодализма. Было создано единое культурное пространство. Когда жители разных стран и разных языков смотрели одни и те же передачи, читали одни и те же книги, имели одни и те же проблемы. Русский язык считался ведущим и им владел каждый образованный человек.
Но самое главное, социализм смог дать мир народам СССР и Восточной Европы, сумел построить такой мировой порядок, при котором глобальные завоевательные войны были невозможны. Он обеспечил группе стран военную безопасность. После Второй Мировой войны социализм потому и оказался таким притягательным, что западная демократия проявила полную беспомощность перед лицом агрессора. Надо сказать, что функцию обороны Варшавский договор выполнял неуклонно. Границы в Европе, да и во всем мире оставались незыблемыми. Страны соцлагеря могли забыть об угрозе нападения из вне.
Социализм дал также первое в мире систематизированное природоохранное законодательство. Без строгого обоснования нельзя было даже срубить дерево. Действовала действительно научно обоснованная программа управления и эксплуатации всем природным комплексом.
Что социализм дал плохого.
Действительно плохое в социализме, увы, было очень глухо скрыто. Оно вовсе не лежало на поверхности. А на поверхности лежало следующее. Хронические нехватки всего и вся. Бесконечные очереди вошли в пословицы и анекдоты. Газеты пестрели фельетонами об исчезновении самых неожиданных товаров. Исчезало решительно все – мясо, колбаса, колготки, соль сахар, хлеб, мебель и т.д. Журнал “Крокодил” открыл даже рубрику, в которой давались советы, в иронической форме, естественно, чем заменить отсутствующие, но жизненно необходимые товары. Так, отсутствущие шапки предлагалось заменять чалмами, сделанными из байковых одеял, посуду – распиленными статуэтками, варежки и перчатки – длинными рукавами, наподобие тех, что имели боярские шубы и т.д. Рубрика не имела конца. Неясно было только, чем заменять отсутствующие продукты? И это было в 70-е годы, годы наивысшего расцвета и верха благополучия стран соцлагеря. Потом все покатилось сверху вниз. Появились карточки и талоны. Мебель, дорогая одежда, машины, бытовая аппаратура практически исчезли из свободной продажи. В ряде стран (в Польше и Румынии) нехватка продовольствия стала напоминать элементарный голод. И эти “недостатки” преследовали социализм на протяжении всей его истории, резко усугубляясь во время войн и гражданских конфликтов. И, что больше всего возмущало людей, несмотря на мирное время, трудности отнюдь не ослабевали. Наоборот, они стремительно нарастали. Введенный глобальный жизненный стандарт был крайне негибким. Он мог удовлетворить нищего и голодного человека, но человека образованного, знающего, какая бывает жизнь, удовлетворить он уже не мог. Жизнь при социализме была в целом скудной и убогой. Чтобы купить что-нибудь действительно хорошее и модное нужно было провести сложную операцию, связанную с огромными тратами, множеством знакомств, и, нередко, с поездками за много тысяч километров. Экономика существовала как бы изолированно от человека, обслуживая саму себя, а человеку доставались жалкие остатки. Лишь в высоком парении духа человек мог оторваться на время от земной суеты. Отсюда такая тяга к литературе и искусству, дружескому общению, заменявшего в годы застоя общественную, а нередко и производственную деятельность. Зарубежные крохи казались караваями. В начале 80-х на станциях в Антарктиде, например, комплект полярной кожаной одежды шел за джинсы с фирменной наклейкой, которым красная цена в Нью-Йорке была 10 долларов. Люди, на почве нехватки самого необходимого, превращались в дикарей, меняющих золото на стекляшки. Убожество городов, отсутствие возможностей для полноценного отдыха, все ярче выделялось на фоне процветавшей западной индустрии развлечений.
На поверхности социализма лежало также тотальное подавление всего и вся. Во всех социалистических странах у власти находились однотипные партийные режимы. Они делали коммунистическую идеологию обязательной для каждого члена общества. Культура, искусство, пресса находились под строгим контролем партии и обязаны были обслуживать ее интересы. Гуманитарные отрасли знания (история, философия и др.) также были объявлены партийными. Любое слово “из-за бугра” воспринималось интеллигенцией с трепетом, как окончательная истина лишь потому, что оно отличалось от официального.
Давилась, естественно, и религия. Гонения на религию в разные эпохи и в разных странах были неодинаковыми: от относительно мирного сосуществования церкви и государства в ГДР и Польше, до полного запрета в Албании. Но во всех странах она воспринималась как враг. В СССР после тотальных гонений все церковные организации и, соответственно, верующие были оттеснены в разряд маргиналов. Объявляя себя верующим, человек автоматически исключал себя из общества. Он уже не мог расчитывать на получение высшего образования, хорошая работа была ему недоступна. Фактически из религии сделали заповедник для туристов и интересующихся. О свободной проповеди Евангелия не могло идти и речи.
Самой больной для всех государств была судьба деревни. Социалистические революции совпали в большинстве стран с индустриализацией и массовым исходом населения из деревни в город. Ни в одной стране социализма не удалось окончательно решить ни аграрный, ни продовольственный вопрос. О постоянных перебоях с продовольствием уже писалось выше. Всю историю социализма продолжались эксперименты с сельским хозяйством. Они нередко приводили к чудовищным последствиям – плоды коллективизации хорошо известны. Все дело заключалось в том, что коммунистические партии не могли принять принцип частной собственности на землю и индивидуального хозяйства. Колхозы и госхозы до конца продержались не во всех странах, С 54-го года их почти не было в Польше. Но все равно, во всех странах крестьянне находились под жестким конторолем партийных и государственных органов. Они несли множество повинностей, от которых были освобождены жители городов. Например, после войны в СССР жители деревни (в основном члены колхозов) были обложены денежными и натуральными налогами. Они несли всевозможные повинности – рубка леса, извоз и т.д. Работали преимущественно бесплатно (расчет в трудоднях производился раз в год и гарантирован не был). Кормился крестьянин исключительно с огорода и личной скотины. Пенсию колхозникам стали платить очень поздно, и была она в несколько раз ниже пенсии горожан. Государство редко выполняло свои обязательства перед кооперативами. Оно часто просто отбирало зерно в административном порядке, не расплачиваясь за него, не позволяя крестьянам самим распоряжаться урожаем. Отношения государства и деревни при социализме носили не рыночный, а чисто административно-силовой характер. Крестьяне поэтому работали очень плохо, и продовольственный вопрос в рамках социализма не мог быть решен.
Денежная система была дезинтегрирована. Власти, чтобы население не поумирало с голоду, вынуждено было культивировать какие-то подобия рыночных отношений. Но денежные отношения напоминали те, что сложились в средневековье. На деньги можно было купить предметы личного потребления, но вложить их в производство, землю и т.д. было невозможно. Предприятия расплачивались друг с другом и с государством совсем другими деньгами, так называемым “безналом”. За “безналом”, как правило, не стояли материальные ценности. Поэтому подлинной мерой стоимости они служить не могли. Жонглирование производителей с ценами приняло беспрецендентный характер. Если во всем мире предприятиям было выгодно уменьшать себестоимось продукции, одновременно повышая ее качество, то при социализме выгода была обратная – увеличивать себестоимость продукции (расходы на транспортировку, стоимость материалов и т.д) и и ухудшать ее качество, поскольку на оплату производителей спрос не влиял. Государство вынуждено было печатать все больше и больше фальшивых денег, оплачивая разницу между производственными и розничными ценами. Никто не знал, что производится и какова его действительная себестоимость. Спросом такая продукция не пользовалась. Деньги для межгосударственных расчетов были совсем другими, так называемые переводные рубли. Валютой (имеется в виду свободно конвертируемая валюта) расплачивались с капиталистическими странами. Она была очень ценна. Постоянно публиковавшиеся курсы нацинальных валют были фиктивными. Они совершенно не отражали национальное богатство и в мире не котировались. Исполнилось предсказание Салтыкова-Щедрина, что за рубль будут давать в морду.
Наука действительно развивалась, но развивались лишь отрасли естествознания так или иначе связанные с войной – физика, математика, прикладные дисциплины. Принцип быстрой практической пользы был приоритетным в вопросах финансирования. Гуманитарные отрасли знания были в полном забвении. Их финансировали очень слабо, развиваться не давали. Уровень науки наук философии был чрезвычайно низким. Она с диким упорством решала те проблемы, которые были или давным давно решены, или же переместились на периферию мировой философской мысли (соотношение материи и сознания, познаваемость мира и тд.). Официальная философия, диалектический материализм, не дала ни одного сколько-нибудь известного философа. Все наиболее выдающиеся личности – Ильенков, Лукач, Маркович отлучались и изгонялись. Филология и литературоведение находились фактически на уровне XVIII века. При чтении трудов отечественных ученых возникает ощущение, будто не было Гадамера и Шлейермахера, не развивалась бурно герменевтика. Науки об обществе как таковой не было вообще. Реальные знания о законах функционирования и развития общества подменялись социальной мифологией, идеей скорого построением коммунизма – строя, при котором все будут хорошими, и сардельки будут сыпаться с неба. Это не шутка, ничего другого о нем сказать было действительно нечего. История была обязана рассматривать все события строго под углом классового подхода. Причем не просто наличия классов, а с точки зрения наличия двух антогонистических классов и их непрерывной борьбы. Просто непонятно, когда они успевали создавать материальные ценности, если непрерывно боролись. Приходилось предпринимать необыкновенные выверты, чтоб как-то сказать правду. Например, в разных источниках указывался разный объем богатства Кромвеля. Указывать его доходы в соотнесении с доходами представителей других слоев общества (чтобы не было видно, что Кромвель был довольно бедным человеком) строго запрещалось. Нельзя было написать, что Джон Лильберн был сыном богатого лорда и осваивал в Амстердаме ремесло банкира (обычно писалось “был учеником ремесленника”). Об огораживанияхговорилось, как о начале развития капитализма, о создании рынка рабочих рук. И почти не упоминалось, что огораживания начались не в XVI веке, а много раньше, а капитализм в Англии стал развиваться только в XVIII веке. До этого времени Англия была отсталой страной со слаборазвитой промышленностью. Большая часть отечественной истории была под запретом. Доступ в архивы был доступен лишь избранным. Партия имела монополию на правду и приспосабливала ее к собственным нуждам. Доходило до того, что кадры из художественных фильмов рассматривались как подлинные документы (лозунг “Райком закрыт. Все ушли на фронт”, выборы в учредительное собрание и др.). Да и вообще, если взглянуть на исторические диссертации, защищавшиеся до 1991 г., то свыше 40 процентов из них были посвящены истории КПСС. Значительная часть исторических проблем и стран оставались неизученными. Экономическая история искажалась до такой степени, что правду можно было определить лишь по косвенным признакам. Политэкономия развивалась вспышками в ночи. Отдельные ученые не могли направить развитие страны в лучшую сторону. Без гуманитарного знания страна была практически слепа. Куда идти никто не знал. На фоне отсутствия подлинных знаний пышным цветом расцвели мистика и мифология. Картинка из глянцевого журнала стала казаться высшей истиной. Отсутствие философии, истории, политэкономии пытались заменить публицисты своими статьями.
Кроме того, несмотря на официальное признание и прославление труд интеллектуальный ценился ниже труда физического. За неквалифицированный физический труд платили больше, чем за инженерный или научный труд. Постоянными были отвлечения людей “на базы” (заготовку овощей и фруктов), уборку урожая, доение коров и т.д. Неуважение к своему труду оскорбляло интеллигенцию, усиливало недоверие между нею и властью. Но рабочий класс и колхозное крестьянство были также недовольны. Согласно логике производственного процесса, они находились в полной зависимости от инжерно-технического персонала и очень страдали от его произвола. Неправильная социальная политика породила атмосферу цинизма, неуважения к своей профессии, рвачества. Уровень благосостояния перестал зависеть от зарплаты. Люди вполне сознательно шли на те должности, где была возможность воровства или побочных доходов. Легализацию их во время перестройки через кооперативы многие и принимали за рынок и за капитализм.
Еще одним видимым недостатком социализма было тотальное вранье. Ложь лилась рекой. Статистика не выдавала ни одной верной цифры. Если верить ей, средние урожаи зерновых (пшеницы и ржи) в 70-е гг. достигали 235 млн. тонн, а в урожайные годы – на 20-25 млн. тонн выше (“Юный натуралист” 1979 г.). На майском пленуме ЦК КПСС 1982 г. была названа цифра 210 млн тонн. В США выращивалось пшеницы значительно меньше, но в то же самое время мы закупали хлеб у Америки, а не наоборот. Реальные потребности страны в продовольственном зерне оценивались в 40 млн т (“Аргументы и факты”, 1988 № 5). Реально в 1985 г. закупалось внутри страны 66,6 млн. т зерна, продовольственного и технического. Но надо помнить, что и эти цифры завышены. Импорт зерновых составлял 44,2 млн т (почти половина 21, 7 млн т, пшеница), не считая макарон, круп и т.д., которые завозились в огромных количествах. Мяса ввезли в том же году 857 тыс. тонн (не в убойном весе, а в виде замороженных туш, куры в это число не входили), сливочного масла – 276 тыс. тонн, растительного масла – 813 тыс. тонн, сахара - 4,3 млн тонн. (Юрий Черниченко “Литературная газета” 1988 №15). Таким образом, страна ввозила большую часть продовольствия. В 1986-87 гг., когда из-за падения цен на нефть закупки пришлось сократить (до 26,8 млн тонн), начались бесконечные нехватки. Обуви производилось в несколько раз больше, чем во всех странах Западной Европы вместе взятых. В то же самое время все гонялись за импортом, а о каждых купленных зимних ботинках можно было написать поэму. Руководители страны брежневского периода заврались уже настолько, что перестали отличать правду от лжи, и просто смеялись над собой. Все цифры произносились с трибуны с насмешкой. Что происходит в экономике, да и в государстве – толком никто не представлял. Хоть какая-то правда иногда прорывалась на закрытых совещаниях и в статьях известных публицистов на страницах толстых журналов. Например, писатель Иван Васильев опубликовал в в 1982 году в журнале “Октябрь” опубликовал ряд цифр посвященных Калининской области. Из них явствует, что средний сбор картофеля за годы девятой пятилетки (76-80 гг.) по сравнению со сбором в седьмой пятилетки (61-65 гг.) сократился на 40%, овощей и льна – на 30%, обрабатываемых сельхозугодий – на 1 млн. гектаров. Согласно же официальной статистике - шел стремительный подъем. Соцлагерь превращался в заколдованный сад, где не знаешь, с чем встретишься в следующий момент. Из года в год принимались постановления по одним и тем же вопросам, которые никто не выполнял, потому что система могла существовать только обходя и нарушая ею же установленные законы.
Благодаря господству плановой экономики, бурный экономический рост был невозможен. Любые крупные финансовые затраты планировались на много лет вперед. Перелив денег из одной отрасли в другую был невозможен. Невозможен был и перелив средств внутри одного предприятия из одного фонда в другой (например, деньги, выделенные на капитальное строительство, нельзя было потратить на закупку нового оборудования; нельзя было менять самостоятельно номенклатуру продукции, даже если она не пользовалась спросом, или технологию; это можно было сделать или по приказу министерства после многочисленных согласований, или же под давлением партийных органов, последнее чаще). Прямым следствием был прогрессирующий застой в экономике, ее общая недоходность. Она могла развиваться только экстенсивно, поглощая природные и трудовые ресурсы, при нагнетании военной истерии.
Военная защита всех стран-членов от иностранных посягательств стала напоминать во многих случаях советскую военную оккупацию и воспринималась как тяжелая опека. О военной угрозе все давно уже забыли. Шло стремительное разложение армии. В нее проникли уголовные нравы. По характеру господствовавших там отношений и по степени боеспособности она начинала напоминать банду.
Была очень сильна бюрократизация всего общества. Человек в бытовой сфере полностью зависел от множества мелких чиновников. Но наряду с бесчисленными запретами действовала сложная система льгот и привилегий. Эта схема распространялоась решительно на все сферы общества - от поездок за границу до получения продуктов по заниженным ценам. Такая система напоминала феодальное право. Самое интересное, мощнейшая бюрократическая машина не защищала человека и его собственность от уголовщины. Государство защищало лишь само себя.
Национальная сфера была также глубоко противоречива. Коммунисты – партия интернационалистов. Но на самом деле в своей деятельности они опирались даже не на здоровый, а на какой-то пещерный национализм. Во всех странах, кроме однонациональных, была титульная нация, и были нации преследуемые. В Болгарии преследовались и изгонялись турки и цыгане, в Румынии – венгры, в Венгрии и Словакии – цыгане и т.д. Люди получали привилегии или лишались их исключительно из-за своей национальности. В иные времена за принадлежность к той или иной национальности можно было лишиться жизни. Фактически при социализме подавлялись одни нации и возвышались другие. Население стран делилось по национальному признаку.
Обстановка тотальных идеологических запретов, умолчания и лжи действовала крайне отрицательно на общество. Нельзя было писать ни о чем сколько-нибудь плохом. Не писалось о катастрофах, стихийных бедствиях и т.д. Запретной была тема армии. Правительство теряло остатки доверия. Распространялся цинизм, неверие в собственные силы. Антипатриотизм превратился в признак хорошего тона в среде интеллигенции. Общество стремительно разлагалось.
Кроме того, в конце восьмидесятых гг. в СССР разразился экологический кризис, вызванный экстенсивным развитием экономики. В районах с полуфеодальными отношениями – Средней Азии – из-за неумеренного потребления воды Аральское море пересохло, была разрушена уникальная экологическая система Амударьи и Сырдарьи, миллионы людей были обречены на разорение и голод. Попытка поворота рек Сибири на юг вызвала такое мощное общественное движение, что от этих планов пришлось отказаться. Как памятник этому безумию осталась тысячекилометровая просека в Вологодской области, в которой должно было быть вырыто ложе канала от Печоры до Сухоны.
Целые города приходили в упадок. Старые здания не ремонтировались десятилетиями и постепенно разрушались. Новое строительство было настолько уродливым, что вызывало возмущение даже в официальной прессе. Архитектура находилась в полном упадке. Родилось даже понятие “Бумажной архитектуры”. Практически ни один проект внутри страны реализован не был, хотя они и получали призы на международных конкурсах.
Но действительно плохое лежало много глубже. Оно было незаметно, а одно упоминание о нем оскорбляло советского человека. Дело в том, что советская власть, социализм являлись отражением природы человека. Строй был плохим потому, что плох был человек. И в свою очередь греховная природа человека, усугубленная жизнью при социализме разрушала строй. Таким образом, не шло становление высокой морали в обществе. Простой советский человек был глубоко аморален по своей сути. Именно простой человек, а не власть. Он воспитывался при социализме. Социализм же в своем классическом виде являлся учением о построении царства Божьего на земле. Единственное, в чем он видел свое превосходство над капитализмом, это в улучшении материальных условий жизни трудящихся, то есть в большем потреблении. Социализм исходил из изначально ложной гуманистической идеи, что человек – существо хорошее и доброе. Если ему дать необходимые материальные ценности, то его добрая сущность развернется в полную силу. Идеалом социализма был “исполин-потребитель” из романа Стругацких “Понедельник начинается в субботу”. Существо с бесконечными материальными потребностями в романе оказалось абсолютно лишенным потребностей духовных. Единственной целью социализма оказывалось удовлетворение материальных потребностей. Это был тупиковый путь. Людей воспитывали потребителями. Но в то же время потреблять было нечего. Экономика была ориентирована вовсе не на человеческие потребности. Это бывает лишь при рыночном хозяйстве. Благодаря плановому устройству экономики, не могло быть резких взлетов или рывков. Труд фактически лишался материальной стимуляции, основные силы человека уходили не на труд, не на зарабатывание денег, а на потребление. Человек относился к государству, как капризный ребенок к своим родителям. Он считал его своим главным врагом из-за того, что они (оно) недостаточно дают ему материальных благ. Получать от государства все, ничего не давая ему взамен стало жизненным принципом для очень многих. Естественно, чтобы не погибнуть государство вынуждено было культивировать мораль, объявить ее коммунистической, то есть официальной. И не простую мораль, но мораль чрезвычайно высокую, поскольку она не могла быть подкреплена ни материальными стимулами (награда за хорошую работу), ни духовными (посмертным воздаянием). Наоборот, серьезное следование официальной коммунистической нравственности на деле сопровождалось серьезными неприятностями и в материальном, и в духовном плане. Система не терпела особо хороших, инициатиных и т.д. и стремилась их задвинуть. Но и существовать без таких людей тоже не могла. Поэтому и возникли два полюса: на одном из них находился святой подвижник, бескорыстный энтузиаст, кладущий жизнь на какое-нибудь дело и не ждущий награды (не трудно догадаться, что такой энтузиаст подобен христианскому святому); но на другом – конформист-циник, мещанин-потребитель, приспособленец, думающий только о своем благе, и плюющий на интересы общества. Оба этих общественных типа были ярко отражены в советской литературе, начиная с 50-х гг. И оба типа были необходимы существовавшему режиму, являясь его порождением. Без подвижников было бы немыслимо существование гигантской империи, дававшей своим подданным самый минимум материальных благ, и обещавшей светлое будущее, подобное христианскому посмертному воздаянию. Эта генерация людей вознесла ее на невероятную высоту в военном и научном планах, сделала империю абсолютно неуязвимой в военном отношении. Но энтузиасты-романтики были для режима более опасны, чем полезны. Это все были личности, которые не удовлетворялись официозом и ложью, убогим существованием. Они требовали широкого доступа к информации, участия в управлении государством, демократизации общества. Это в корне подрывало партийно-плановую систему. Поэтому ей был нужен мещанин-потребитель Он потому и назывался потребителем, что стремился потребить все, что разрешалось государством. По сути, это был идеал коммунистического общества. Ведь вся коммунистическая идеология была нацелена на потребление. Человеку внушалось, что он должен потреблять год от года все больше и больше. Жизнь его все улучшается и улучшается. Только для этого надо поддерживать партию, которая борется за светлое будущее. Что от человека требовали, то он и делал. Голосовал за, выполнял все решения и постановления, и потреблял, потреблял, потреблял. При отсутствии свободного рынка, чтобы жить нормально приходилось тратить всю энергию, на добывание всевозможных материальных благ, на всевозможные унижения даже из-за мелочей. Но мещанин-потребитель был абсолютно безопасен для системы. Он довольствовался малым. Образ святого подвижника более сложен. В действительности он пересекался по некоторым параметрам с мещанином-конформистом. Дело в том, что подвижник очень рано разделился на прагматичных ученых, хозяйственников, политиков, одним словом, людей дела, и на лишних людей, не нашедших себя в этой жизни. Целое поколение ушедшее в “сторожа” (легальный способ безделья при социализме). Единственное, к чему они стремились, так это к отъезду за границу или нахождению ниши, в которой можно безопасно существовать. Естественно, что первому типу подвижников приходилось много труднее. Они были вынуждены не просто признавать систему, но и встраиваться в нее, работать на нее. Но у подвижников и мещан было совершенно неуловимое сходство, которое практически никто не замечал. И те, и другие видели идеал в росте потребления товаров и услуг. И те, и другие требовали от государства всевозможных благ, считали, что оно обязано им всем и существует специально для удовлетворения их постоянно возрастающих потребностей. Соответственно, в обществе сложилось две морали. Первая официальная, мало кем принимаемая всерьез, представлявшая собой вывороченную наизнанку христианскую мораль, необходимую для существования системы. И вторая – мораль воинствующего мещанства, мораль злобного индивидуализма. Такая мораль очень подходила для выживания в условиях разочарования в идеалах, упадка, но существовать при такой морали государство не могло. Но именно с ней жило большинство общества. Борьба между этими двумя моралями явилась движущей пружиной всей драматургии и литературы 60—х и 70-х годов. Особенно ярко наличие двух моралей и борьба между ними отразились в романах Владислава Крапивина и пьесах Александра Гельмана. Высокая мораль, нужная, но не подкрепленная действием, непригодная для реальной жизни в условиях социализма, порождала атмосферу нравственного разложения, цинизма, пьянства. Она существовала как бы сама по себе, и, несмотря на официальное признание, ее носители были более опасны для системы, чем носители второй морали. Травля их поэтому была чудовищной. Слово и дело коренным образом расходились. Постоянное ухудшение условий жизни, несмотря на широковещательные заявления, и героические усилия по ее улучшению благоприятствовали атмосфере тотальной лжи. От безысходности спивались, кончали с собой, уезжали за границу очень талантливые люди, горячие сторонникки социализма. Соответственно, разрушалось производство и финансовая система, возрастало недоверие людей к государству и друг к другу. Все это подточило силы некогда великой страны. Можно констатировать, что к восьмидесятым годам была разрушена даже та мораль, что была создана за годы советской власти. Общество захлестнул цинизм и нигилизм. На этой почве пышным цветом расцвело духовное мещанство, ставшее питательной средой для диссидентства. Его появление было прямым следствием вырождения класса подвижников, а точнее, его непрагматичной части. Духовные мещане редко были связаны с настоящим делом. Это были в основном люди связанные с искусством, литературой, гуманитарными отраслями знаний. У них была единственная цель – взять от государства все – славу, деньги, чины, научные степени и т.д., отдав ему при этом минимум. Во многом они были хуже мещан-потребителей. Им была свойственна плохо скрываемая ненависть к Родине, маскируемая под ненависть к строю. Ненависть эта была подобна той, что испытывали лакей из “Вишневого сада” и Дунька из “Любови Яровой”. Пресмыкательство перед государством поразительно сочеталось с циничным презрением к нему. Ни в одной среде не были так популярны всевозможные политические анекдоты. Духовные мещане не только не имели твердых убеждений, но были совершенно уверены, что и другие их иметь также не могут. Мой учитель и очень хороший знакомый не мог поверить, что я искренне поверил в Бога. Но при этом он верил в искренность разного рода йогов, кришнаитов, послушников и т.д. Единственным убеждением было сознание собственной значимости и рассматривание всех окружающих, и не только государства, как дойную корову, как трамплин для достижения собственных честолюбивых устремлений. Этот класс считался передовым и демократическим (точнее, они таковым себя считали), но на самом деле он был продуктом разложения социализма и в основном погиб вместе с ним. Именно его представители оказались избранными на Съезд народных депутатов. От них ждали демократических реформ, великих свершений. Ничего подобного не произошло. Не любя Родину, не имея никаких идей, кроме идеи личного обогащения, они не были способны к созиданию. Единственное, на что способны были представители этого класса – к гуманистической болтовне и к поиску новой кормушки, поскольку старая иссякла. Впоследствии его бывшие представители либо сменили хозяев и уехали за границу, либо, оставшись здесь, живут на всевозможную помощь Западных фондов, обливая в прессе грязью свою родину. Слой духовного мещанства казался не очень многочисленным, но эта язва захватила и вполне здоровые слои общества – трудовую интеллигенцию и большую часть номенклатуры.
Но социализм имел и такие черты, которые нельзя однозначно отнести ни к достоинствам, ни к недостаткам. Это партийное государство и плановая система хозяйствования. Они неслучайно поставлены рядом, ибо первое не могло существовать без второго, а второе без первого. Партийное государство – это государство существующее не отчужденно от политической партии, а созданное ею для своих нужд. Партия, подчинившая государство одной политической цели, представляет собой мощную коллективную волю. Естественно, для достижения цели воля должна пронзать все общество, контролировать всего его ресурсы, как материальные, так и духовные. Для этого понадобилась плановая система управления экономикой. Вся страна была превращена в единое предприятие с централизованным управлением и распределением произведенного. Это позволяло в случае войны и чрезвычайных ситуаций в невиданно короткие сроки концентрировать людские и материальные ресурсы. Подчинять страну единой цели. Но плановая система не могла обеспечить воспроизводства в экономике. Развитие было лишь экстенсивным – за счет эксплуатации трудовых и природных ресурсов. Этот путь вел к гибели. Финансовая система была дезорганизована фактически распределительной системой. Продукция предприятий стран социализма почти не пользовалась никаким спросом. Внедрение продуктов НТР было чрезвычайно затруднено из-за негибкой системы производства и финансирования. Оставался один выход – распродавать природные ресурсы. Когда они подешевели, возникла социальная нестабильность и началось стремительное обнищание населения. В странах, в которых природных ресурсов было мало (Польша, Чехословакия), кризис наступил раньше, В Советском Союзе, с его огромными минеральными ресурсами, этот кризис начался лишь во второй половине восьмидесятых, когда произошло падение мировых цен на нефть и газ. Плановая система, по своей сути дезорганизуя финансы и экономику, не могла бы существовать, если бы не было партийного государства, с его политикой внеэкономического принуждения. В экономику все время надо было вмешиваться совершенно противозаконным волюнтаристским методом и направлять ресурсы то туда, то сюда. Огромнейшие ресурсы вколачивались в неплановые, так называемые ударные комсомольские стройки. По всей стране их было несколько десятков (крупнейшая из них БАМ). Ресурсы с одних перебрасываись на другие. Замороженными оказывались миллиарды рублей (тех). Основные фонды не обновлялись десятилетиями, в начале 80-х гг. наиболее распространными металлообрабатывающими станками оставались ДИПы, то есть станки произведенные еще до войны. Страна покрылась язвами долгостроев. В Москве новое здание Академии наук строилось около 25 лет и закончено было уже при новой власти, Дворец молодежи строился около 19 лет, домна в Череповце почти 30 лет, и я не знаю, была ли она закончена, Дарвиновский музей в Москве строился лет 15. Таких примеров можно привести множество. Поддерживалась в должном виде лишь отрасли связанные с ВПК. Прежде всего, космос, ракетостроение, производство вооружений, прикладная физика и т.д. Все остальное устаревало и быстро приходило в упадок. Складывается впечатление, будто экономика развивалась какими-то рывками, кидалась из стороны в сторону, не имея даже элементарной цели. Чтобы хоть как-то заставить механизм административно-командной системы работать и требовалось вмешательство партийных чиновников. Их деятельность здесь была построена на своеобразном суррогате рынка. В случае невыполнения – партбилет на стол, что влекло за собой отлучение от общества. Этого чиновники боялись больше всего, даже больше, чем административной ответственности, они боялись именно ответственности партийной. Практически не существовало способа заставить чиновника или руководителя предприятия выполнять решения вышестоящего органа другим способом. Производственная дисциплина поддерживалась почти исключительно партийным способом руководства. Разумеется, существовали и материальные стимулы, но они из-за распределительной системы носили все-таки вторичный характер. Но самое плохое в централизованной и плановой экономике было то, что она не была ни плановой, ни централизованной. Подчинение в том и заключается, что нижестоящие выполняют распоряжения вышестоящих. Предприятия выполняют распоряжения министерств и ведомств. Но в действительности этого не происходило. Невыполнение плановых заданий по поставкам было правилом, а не исключением. Цена продукции также не определялась централизованно. Ее определяло само предприятие, при этом завышая ее. Фактическая неплановость и децентрализация усиливали дезорганизацию экономики и финансов. Удерживать ее в равновесии могло только государство, основанное на насилии. С 20-х годов бесконечно принимались постановления о невмешательстве партии в экономику, о хозрасчете. Ни одно из них не выполнялось и не могло быть выполнено. Экономические рычаги в экономическом механизме оставались вспомогательными. Главными были администраивные рычаги. Без них экономика не могла существовать. Реально экономика управлялась с помощью всевозможного бартера, дружеских связей и т.д.
Вывод можно сделать такой: Плановая экономика могла существовать только используя рычаги внеэкономического принуждения – административно-командной системы управления, была инструментом партии и без нее существовать не могла. Способствовав на первоначальных этапах экономическому росту страны, она превратилась в тормаз экономического развития. Как только рухнула власть партии, рухнула и она.
Все вышеописанное относится к социализму вообще, к социализму, как к строю в том виде, в каком он сложился к началу 70-х, без учета национальной специфики. Но социально-политические системы, сложившиеся в разных странах, весьма отличались друг от друга. В некоторых странах (Венгрии) была разрешена частная предпринимательская деятельность. В Польше преобладали индивидуальные крестьянские хозяйства. Многие страны не смогли не только ввести единый стандарт, дающий хоть какое-то благосостояние, но и не справились с элементарным голодом. Кроме того, социализм не сразу появился в таком виде, он складывался постепенно. Все его учреждения имеют исторический характер и формировались преимущественно в подражание Советскому Союзу, где они приобрели наиболее законченный вид. Социализм прошел длинный путь от открытой террористической диктатуры до так называемого “бархатного тоталитаризма” (выражение Бориса Ельцина). То есть, к концу своего существования социализм принял вид вполне приемлего общественного строя. По крайней мере, не было массовых убийств, концлагерей и т.д. Социализм имел свою историю, в каждой стране свою собственную. История эта была в той или иной степени кровавой. И чем старше был режим, тем больше в его истории было крови. Самой кровавой, естественно, была история Советского союза.
Но все достоинства и недостатки социализма совершенно не объясняют причины его внезапного краха последовавшего 89-91 гг. Ни в одной стране социалистического лагеря организованного сопротивления режиму не было. Недовольных было множество, но их недовольство не выкристаллизовывалось в какой-либо протест. И в самом деле, зачем было бунтовать. Более ли менее сносное существование строй обеспечивал. При нем можно было работать, особо не напрягаясь, и получать неплохую зарплату. В свободное время можно было заниматься литературой, искусством, туризмом, самодеятельной песнью и т.д. и уйти в свой собственный мир от конкретного дела. Миллионы людей от бесперспективности жизни, от отсутствия возможности что-либо изменить уходили не только в хобби, но и в водку, инфаркты. Но при этом люди даже сравнительно низкооплачиваемых профессий (учителя, например) могли все летние месяцы жить в недорогих местах отдыха, ведя жизнь, которую на Западе могли себе позволить вести только великосветские лодыри. В целом, жилось бедновато и скудновато, но жить было можно. Из всех возможных форм протеста возникло лишь диссидентство. Диссидентами раньше называли противников господствующей церкви. Например, пуритане были диссидентами по отношению к Англиканской церкви в Великобритании. Можно подумать, что диссиденты в странах социализма были сторонниками какой-то иной его формы, более радикальной, например. В действительности, диссидентами называли всех несогласных с существующими порядками и открыто об этом заявляющих. По своим воззрениям они, как правило, являлись либералами и очень тесно были связаны со всевозможными организациями на Западе (в основном, с радиостанциями вещающими на соцстраны). В Советском Союзе диссиденты организовывали компании протеста, выпускали подпольно независимую прессу, боролись за права человека и т.д. В большинстве случаев их деятельность не носила антигосударственный характер, Но она была неподконтрольна государству, а потому преследовалась. В восьмидесятые годы многие становились диссидентами, чтобы иметь надежный повод для отъезда за границу. В целом, диссидентство было совершенно безвредным для государства. Оно не могло бороться и не ставило перед собой задачи революционной борьбы с правительством. Но диссидентские настроения проникли в очень многие слои обшества. Не все люди вытаскивали на всеобщее обозрение кукиш, но большинство прятало его в кармане. Сходило со сцены поколение, которое помнило голод и нищету и готово было прощать власти все недостатки за мир и сытую спокойную жизнь. Новое поколение знало, что такое нормальная жизнь и требовало ее. И, кроме того, к середине 80-х стало ясно, что социализм не способен к дальнейшему развитию. Он способен лишь деградировать и ждать от него улучшения жизни невозможно. Число недовольных возросло. Но недовольство снизу не могло так быстро свергнуть режим.
Дело в том, что разложился правящий класс. Класс профессиональных управленцев и политиков, партийно-хозяйственная номенклатура, был далеко не един, как это казалось на первый взгляд. В него можно было прорваться двумя основными путями – через комсомол и с помощью успешной хозяйственной деятельности. Первым путем во власть прошел Горбачев, вторым – Ельцин. Существовало еще несколько путей – дипломатическая карьера, госбезопасность и др., но они не в счет. Прагматичные хозяйственники клали жизнь, чтобы поднять предприятие, область и т.д., напоминая в этом христианских святых. Предшественник Ельцина на посту первого секретаря Свердловского обкома Рябов засыпал и просыпался с единственной мыслью, чем накормить народ. Своих продуктов область производила недостаточно, а закупать в условиях централизованного распределения было нельзя. В общем, накормить область не удалось ни Якову Рябову, ни его преемнику Борису Ельцину. Пришлось вводить карточки. Именно в этой части номенклатуры, в основном среди выходцев из провинции, было множество людей воспринимавших официальную мораль всерьез и пытавшихся проводить ее в жизнь. И так было везде. Руководители страны были сами пленниками системы. Но они лучше кого бы то ни было видели, что улучшить положение в стране, ничего не меняя коренным образом, невозможно. Старое руководство страны было вполне довольно своим материальным положением, льготами и привилегиями, которые оставались почти неизменными со сталинских времен. Шедшие им на смену люди, в основном 30-х годов рождения понимали, что это разновидность нищеты. Поколение, верившее в идеалы коммунизма, в семидесятые годы окончательно сошло на нет. В условиях полной бездуховности руководство партии и государства, как и всю страну, захлестнул дух потребительства. Стремительными темпами росла коррупция. Но самое страшное было не в этом. Правящая элита, в основном выходцы из комсомольской номенклатуры, полностью утратила жажду власти. Она им оказалась не нужна. Им нужна была не сама власть, а привилегии связанные с ней. Причем не на убогом советском, а на мировом уровне. Эта номенклатура желала только хапать, все остальное ее не интересовало. И, естественно, эта номенклатура не была заинтересована в сохранении строя, который давал ей чрезвычайно мало денег, но требовал нести слишком высокую ответственность. В обстановке полной бесцельности наступившей в 80-е, когда стало ясно, что не только коммунизм с его материальным изобилием не построишь, а даже не удержишь благосостояние на более ли менее приемлемом уровне, начался бунт элит. Первой взбунтовалась естественнонаучная элита. С интересами этой прослойки общества власти вынуждены были считаться, так как именно эта категория людей создавала и поддерживала военно-техническую мощь государства. Научная элита пользовалась значительной свободой, сознавала собственную значимость. Она прекрасно видела идиотизм происходящего и требовала демократических перемен. Взбунтовалась и подкармливаемая интеллектуальная элита. Традиционно “поэт в России больше, чем, поэт”. Статья известного писателя в “толстом” журнале для той или иной отрасли хозяйства значила подчас больше, чем постановление совмина. Журналистам и писателям просто предписывали заниматься проблемами промышленности и сельского хозяйства, выявлять недостатки и предлагать пути их решения. Естественно, это дозволялось делать в строго ограниченных рамках. Писатели и журналисты тяготились этими рамками. Они считали, что могут действительно влиять на социальные процессы и действительно улучшить общество, но в этом деле им мешает советская власть. Менее заметным, но более значимым был бунт элиты КГБ – одного из столпов, на котором держалось государство. КГБ был самой информированной организацией не только СССР, но, пожалуй, и мира. Кроме того, КГБ оставался единственной организацией, не утратившей боеспособность. Эта организация лучше кого бы то ни было знала всю степень развала царящего в стране. И, естественно, она сама часто являлась инициатором реформ, отказывалась преследовать инакомыслящих. Была очень недовольна и хозяйственная номенклатура, видя, как ее нечеловеческие усилия уходят в песок.
|