Тексты


Сообщений в теме : 61
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Дата/Время: 04/04/03 20:37 | Email:
Автор :

сообщение #030404203755
Андрей Семанов

НАНТСКИЙ ЭДИКТ

Стойте в свободе, которую даровал вам Христос
Гал. 5.1

Со дня обнародования этого колоссального по исторической значимости документа – 13 апреля 1598 года – прошло 405 лет. Дата, конечно, некруглая, но весьма актуальная в нынешнем русском обществе, где вновь растет религиозная нетерпимость. И уроки ее хоть и неоднозначны, но достойны внимания.
Нантский эдикт, завершивший эпоху религиозных войн во Франции, был – наряду с религиозным миром 1579 г. в Нидерландах – первым в европейской истории актом, хотя бы в некоторой мере гарантировавшим толерантность и религиозные права человека. Осужденный папой Климентом VIII (который назвал «дарование свободы совести всем и каждому наихудшей вещью в мире»), он почти на целое столетие обеспечил французским кальвинистам государственную защиту и свободу. Французскому народу, навсегда запомнившему ужасы Варфоломеевской ночи, когда было истреблено 30 000 гугенотов, это событие было долгожданным облегчением для нескольких поколений. Нантский эдикт действовал до 1685 г., когда печально известный погромами вальденсов «король-солнце» упразднил его за ненадобностью для «просвещенного» абсолютизма. Но именно за этот период, пока усилиями правительства Людовика XIV французский кальвинизм не был почти подавлен, брошен на галеры и в шахты, Франция стала одной из величайших держав мира…
Начиная с Болонского конкордата 1516 г., когда папа Лев Х предоставил королю Франции Франциску I (адресату знаменитого письма Кальвина) право назначения на все высшие церковные должности, Католическая Церковь и возникший французский протестантизм оказались втянуты в жесточайшую политическую борьбу. Не желая терять дарованный им церковный контроль, а следовательно, и международный престиж двора, французские короли стали фанатичными противниками Реформы, которую считали главной угрозой не только католицизму, но и короне. Сам Франциск в отношении к протестантизму колебался от полного неприятия до известной терпимости – в частности, когда в борьбе с Карлом V ему требовалась поддержка немецких лютеран; дальше стало хуже…
На сторону же Реформы, ободряемые сестрой короля Маргаритой Наваррской, а затем и Женевой, встали тысячи интеллектуалов, студентов, юристов, богословов, приобретавших все большее влияние, в том числе среди предпринимателей и простого народа. В Париже Реформатская Церковь возникла в 1559 г., и вскоре здесь появился и Синод, построенный по образцу централизованного церковного устройства шотландских пресвитериан и объединявший более 60 из ста реформатских церквей Франции (1). Он принял проект из 35 статей, подготовленных Кальвином, и церковные правила, основанные на «Наставлении» и опыте общины Бусера в Страсбурге.
За период правления Генриха II (1547-1559), последовательно державшегося католицизма и поставившего своей целью искоренить «ересь», численность французских гугенотов выросла от 400 тыс. до 2 млн. чел., появилось свыше 2000 общин, особенно на юге и юго-западе страны. В Наварре на сторону гугенотов перешел король Антуан Бурбон. Строгие королевские указы и специальные суды против протестантов результата не добились. Особенно охотно принимали кальвинизм небогатые дворяне, в сознании которых религиозные требования были неотделимы от политических вольностей. И когда двор попытался подавить стремительно растущее религиозное меньшинство, вспыхнула череда религиозных войн, завершившихся кровавым беспределом августа 1572 года (2).
Первоначально гугеноты не только не высказывали радикальных политических идей, но были убежденными роялистами и контрреволюционерами (что отличало их от католических «тираноборцев» вроде Ла Боэси). Опираясь на такие свои документы, как Галликанское, Бельгийское и Гельветическое исповедания веры, в ряде апологий они стремились доказать свою безусловную верность королю и правительству. Они надеялись успокоить королевскую семью и более умеренных католиков, не относившихся к жестокой антипротестантской группировке – Католической лиге (3). Даже с началом войн их лидер принц де Конде утверждал, что его войска вошли в Париж, чтобы защитить королеву-регента и ее сына, которые якобы находились в плену католической группировки де Гиз (к которой принадлежала и Мария Шотландская, мать Марии Стюарт).
Сам Кальвин, консервативный и осторожный, в этой ситуации не одобрял никаких революционных действий своих братьев, в особенности осудив призывы Джона Нокса. Его верный соратник Теодор де Беза также осуждал «Амбозийский заговор» – неудачную попытку гугенотов похитить короля Франциска II в 1560 году… «Человек должен молиться, ждать и надеяться» – так резюмировал эту позицию талантливый современный историк монсеньор Пьер Кортьял, писавший о «золотом веке французского кальвинизма».
В письме к адмиралу Колиньи от 16 апреля 1561 г. Кальвин рассказывал, что его часто спрашивали: законно ли для христиан сопротивление тирании? Ответом Кальвина было: «Если верующие прольют хотя бы каплю крови, то реки ее наводнят Европу… Для всех нас будет лучше сразу же погибнуть, нежели подвергнуть имя христианства и Евангелие такому позору».
Вместе с тем в соответствии с принципами Кальвина Галликанское исповедание учило о власти Писания как единственной от Бога и суверенном господстве Божием над всем сущим. Это убеждение, подтвержденное принявшим Исповедание VII национальным Синодом в Ла-Рошели, подкрепило сопротивление гугенотов католической монархии. Оно побуждало рассматривать все бедствия как попускаемые Богом ради блага Его народа, придавало удивительную силу людям из гонимого меньшинства, столкнувшимся с тяжелым сопротивлением агрессивной среды, но чувствующим свое избрание и спокойным за осуществление Божия замысла.
Гугеноты, однако, взялись за оружие лишь в 1562 году, после злодейского избиения собрания в Васси католическими экстремистами Франциска де Гиза. Стойко сопротивляясь силам воинствующих католических кланов, они, однако, встретили агрессию и со стороны более умеренных католиков. На стороне гугенотов выступил сепаратистский Лангедок, некогда опустошенный крестоносцами за катаризм, порт Ла-Рошель, другие окраины. Противницей же их оказалась и королева-регент Екатерина Медичи, одобрившая массовые убийства Варфоломеевской ночи. После актов геноцида консервативные настроения стали уже невозможными. Развернулась полномасштабная гражданская смута, к 1572-1573 гг. нависла прямая угроза распада страны...
Мы не можем здесь излагать подробно ход этих трагических событий. С военной точки зрения гугеноты потерпели в итоге бесспорное поражение, а их политические и конституционные идеи религиозной свободы так и не получили значительного веса во Франции – хотя они оказали свое влияние как на Голландскую революцию, так и на мировоззрение пуритан и английский конституционализм XVII в. (4). Гугенотский политический теоретик Дю Плесси-Морней (Брут), в частности, разработал концепцию ненасильственного гражданского сопротивления, близкую к идеям и практикам англо-шотландских ковенантеров (хотя и более сдержанную). Отмечали и их роль в становлении учения о естественном нравственном законе, и даже (как Джон Адамс) прецедент для американской Конституции… Так или иначе, семя было посеяно. Но как в этой накаленной ненавистью атмосфере могла возникнуть хотя бы малейшая толерантность?

* * *

Общеизвестно, что принц Генрих Наваррский, чья далекая от нравственности жизнь воспета в знаменитых романах Генриха Манна, по политическим мотивам мог легко менять вероисповедание – и при первой возможности он вернулся в католицизм, что позволило ему претендовать на трон («Париж стоит мессы»). Его единодушно и справедливо осуждали как лицемера, но тем не менее он продолжал искренне сочувствовать гугенотам и стремился принести мир в истерзанную религиозными распрями страну.
Нельзя приписывать все одной личности – политика веротерпимости назрела давно, тем более что политические успехи елизаветинской Англии и независимых Нидерландов были очевидны. И тем не менее, став королем, Генрих IV решился даровать французскому кальвинизму широкую веротерпимость и политические права: возможность открыто проводить богослужения, издавать литературу, осуществлять общественное служение и благотворительность, крестить и воспитывать в своей вере детей. Оценки численности гугенотов на рубеже столетий расходятся – по разным данным их было от 5 до 25% населения Франции. И новому повороту в политике двора предшествовали многочисленные жалобы гугенотов и переговоры с ними.
Эдикт формально гарантировал полное равноправие протестантов и католиков. Реформатские собрания были допущены везде, где они ранее – еще при Генрихе II и до 1597 г. - запрещались, кальвинистскому духовенству, как городскому, так и сельскому, даровались права и даже привилегии. Все дворяне могли совершать домашние богослужения и приглашать к ним желающих (если дворянин не располагал правом высшего суда в своем имении, численность домашних групп ограничивалась в 30 чел.). Реформатское богослужение возбранялось в Париже и некоторых других городах, но жить там кальвинистам не запрещалось. В других местах они могли иметь церкви, школы, отправлять общественные должности, созывать периодические собрания синодов, содержать депутатов при дворе. Не разрешалось лишать родственников наследства по религиозным мотивам, а также склонять детей к переходу в католичество. Более того, правительство обязалось материально помогать протестантским приходам и учебным заведениям. Были учреждены судебные палаты для протестантов, им было отдано около 200 крепостей и замков, где гарнизоны содержались государством.
Действуя весьма настойчиво, Генрих убедил все парламенты принять этот акт – лишь Руан отказывался сделать это в течение девяти лет. При воцарении Людовика XIII было постановлено «соблюдать его нерушимо», а после его смерти, 8 июля 1643 г., была обнародована декларация, подтвердившая Нантский эдикт с туманной оговоркой («насколько это оказывается необходимым»). Сами же гугеноты стремились максимально использовать эдикт и расширить его толкование. И если Ришелье принял ощутимые меры к сокращению их политического влияния, то сам принцип веротерпимости он оставил в силе. Чего нельзя сказать о Людовике XIV, который начал с того, что в декларации 21 мая 1652 г. вновь подтвердил эдикт и права гугенотов, а десять лет спустя перешел к гонениям. В апреле 1666 г. своей новой декларацией он фактически парализовал действие веротерпимого законодательства о протестантах, а 17 октября 1685 г.. подписав указ в Фонтенбло, отменил Нантский эдикт совсем.
Этот документ был составлен канцлером Ле Телье и, нелепо жонглируя благочестивыми формулами, полностью извращал намерения прежних правителей Франции и возвращал страну на век назад. В частности, в нем утверждалось, что Нантский эдикт был составлен для облегчения гугенотам вернуться в католицизм, а после того как большая часть подданных порвала с ересью, необходимость в веротерпимости отпала. Повсеместно католические чиновники стали закрывать храмы и школы гугенотов и разрушать их, затем начались репрессии и жестокая карательная операция против вальденсов... Официальная церковная власть не могла скрыть восторга – сам Боссюэ, ярый антикальвинист, назвал короля «новым Константином», а папа Иннокентий XI поздравил его с совершением благочестивого дела (5)...
Последствия новой волны насилия были трагичны для помраченного гордыней государства – кальвинисты стали массами покидать Францию, бежать в Англию, Нидерланды, Пруссию, скандинавские страны, Америку и даже на север России, в Архангельск, где возникла значительная община РЦФ (просуществовавшая до изгнания Антанты в 1919 г.!). Из Франции уехали многие предприниматели, квалифицированные кадры, ее хозяйству был нанесен огромный материальный ущерб, экономическое отставание ощущалось и через полтора века…
Нельзя не видеть, насколько все это сделало Францию 1789-1794 гг. уязвимой к соблазнам атеистического просветительства, неоязычества и революционного терроризма – чего не могли понять католические консерваторы де Местр, Луи Бональд... И столь же, если не более, тяжелым оказалось и положение России на исходе имперско-петербургской эпохи, когда, преследуя протестантизм вплоть до запоздалых указов 1905 года, самодержавие лишило себя самого надежного союзника в противостоянии тоталитарному мракобесию. Что же, по Гегелю, единственный урок истории в том, что из нее не извлекают уроков.


(1) Cortial P. The Golden Age of Calvinism in France \\ John Calvin: His Influence in the Western World. Ed. W.S.Reid. Grand Rapids,1982. P.79
(2) См. прежде всего новый сборник: Варфоломеевская ночь. Событие и споры. М.,2001
(3) См. фундаментальные и не устаревшие старые работы И.В.Лучицкого: «Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции» (Киев,1871), «Католическая лига и кальвинисты во Франции» (Киев,1877), а также: Клячин В. Политические собрания и политическая организация кальвинистов во Франции. Киев,1888
(4) Основное издание источников (англ. перевод с латыни): Constitutionalism and Resistance in 16 c. Ed. J.H.Franklin. N.Y.,1969 (Франк Хотман, Де Беза, Дю Плесси-Морней). О политических идеях гугенотов см. особенно: Skinner Q. The Foundations of Modern Political Thought. V.2. Cambridge,1978; Salmon J.H. The French Religious Wars in European Political Thought. Oxford,1959. Лишь незначительное внимание уделяет единственная русская переводная монография – «Религиозная свобода» Ф.Руфини (М.,1914).
(5) См. также: Савин А.Н. Век Людовика XIV. М.,1930
Дата/Время: 03/04/03 20:08 | Email:
Автор :

сообщение #030403200814
Андрей Семанов

ЕВАНГЕЛИЕ ДЛЯ КАННИБАЛОВ


Вы можете сказать мне, что ваша религия запрещает употреблять человеческое мясо, но только не говорите мне, что это не вкусно! Если бы вы только попробовали!
Ж.Верн. Дети капитана Гранта


«Первые миссионеры начинали проповедь новому языческому народу. Их слушали – а потом кушали. Приезжали новые миссионеры. Их тоже кушали, но пробуждался первый интерес: а что же это за люди такие, которые дают себя кушать столь безропотно?».
Диакон Андрей Кураев, которому принадлежит этот пассаж – отнюдь не кальвинист. Но то, что происходило при первых визитах классических протестантов в Африку и Океанию, он описывает вполне достоверно. Приводя в другом месте скандальную статью «Огонька» о Новой Гвинее, (1995, № 20. И. Черняк. У охотников за головами), о. Андрей как-то походя цитирует следующие вещи: «20 моряков капитана Кука, высадившихся в 1770 г. с корабля на берег в поисках воды, стали жертвами аборигенов. Дурная слава пристала к этой местности… В 1920-е гг. голландцы (кальвинисты! – А.С.), владевшие этими территориями, боролись с каннибализмом нещадно. Но каннибализм был не побежден, а, скорее, загнан в подполье».
Увы, здесь одержать полную победу над бесовщиной не удалось. Но Британская Империя знает и обратный пример, которым она может справедливо гордиться – пример полного подавления партизанского движения, круто замешанного на людоедстве и сатанизме. Разумеем замирение Новой Зеландии в 1860-е – 70-е годы, когда в горах и лесах далеких островов против регулярной английской армии действовали крупные бандформирования маори под руководством самого воинственного народа Океании - вайкато. Восставшие не были дикарями с луками и стрелами. Они располагали современным тогда стрелковым оружием, легкой артиллерией, а к концу войны даже захватывали поезда. Управляли ими свирепые полукровки-мутанты, непревзойденные мастера конспирации и диверсий, имевшие агентуру в метрополии. Среди маори практиковались темные сатанинские обряды, дожившие до конца XIX века. Жрецы ели человеческие сердца, впадая в транс и выкрикивая заклинания на демонических языках. Одним из последних был зверски замучен миссионер Уолкнер, которого повесили за ноги, а затем вырвали глаза…
Королева Виктория беспощадно уничтожила маорийские рати, запретила в Новой Зеландии кровавые языческие культы и почти полностью истребила их «духовенство». Рецидивов в ХХ веке и по сей день не было – но возможно, лишь потому, что товарищу Сталину влезть в Новую Зеландию не дали...
Велик скорбный список миссионеров и предпринимателей, офицеров и ученых Европы, нашедших отвратительную мученическую смерть в желудках языческих изуверов. Одна из таких жутких историй произошла в Новой Гвинее уже в 1901 году.
Будущий пресвитерианский миссионер-мученик Джеймс Чалмерс был веселым беззаботным шотландским подростком, любившим приключения и опасности. Однажды на воскресной проповеди он внимательно слушал письмо, присланное с острова Фиджи. Проповедник спросил: «Есть ли здесь кто-нибудь, способный донести Евангелие до каннибалов?». И юный Джеймс в шутку спокойно ответил: «Это я».
Тогда его не восприняли всерьез – но юноша верил мечте. Обратившись и пройдя миссионерскую подготовку, в 1866 г. он отплыл к островам Тихого океана.
Чалмерс был исключительно яркой личностью. Не любивший миссионеров до знакомства с ним Р.Л.Стивенсон однажды заметил: «Он очень шумный, но герой. От такого парня невозможно устать – он взял меня буквально штурмом». Его коллега, отмечая личное обаяние Джеймса и его искусство общения, писал: «В его осанке, глазах, голосе было что-то гипнотическое... Его прекрасное самообладание, такт и бесстрашие позволили ему найти выход из множества сложных ситуаций». В 1877 году Чалмерс прибыл в Новую Гвинею – и его миссия, продолжавшаяся без малого четверть века, была успешной. Собрания в церкви заменили для туземцев ритуальные пиршества людоедов.
В 1901 году на помощь Чалмерсу прибыл его молодой ученик Оливер Томкинс. Вдвоем они решили исследовать неизвестные острова и в Пасхальное воскресенье отплыли в одну из туземных деревень. Больше их уже не видели живыми. Прибывшая разыскивать исчезнувших экспедиция достоверно узнала, что миссионеров забили дубинками, разрезали на куски, сварили и съели.
Эта страшная новость распространилась по всему миру. Никто не хотел верить, что и в ХХ веке в нескольких днях пути от английских владений процветает людоедство. «Такие тайны провидения затрудняют нашу веру, - проповедовал с кафедры одного из лондонских соборов д-р Джозеф Паркер. – Но Иисуса тоже убили, и Павел был убит. Многие проповедники Евангелия умерли насильственной смертью. Когда я вспоминаю об этом, я начинаю понимать, что наш достойный и благородный друг присоединился на небесах к великому собранию мужей Божиих».
Этим фактом, думается, дискуссию о «самобытности примитивных народов», о «величии» языческого «наследия» и «границах» его «применимости» в «церкви» (все сознательно ставим в кавычки) можно окончить. «Не все равно, как верить. Не все равно, едят ли люди друг друга или баранину. Не все равно, молятся они Христу или Вельзевулу» (А.Кураев).

* * *

Напрасно нам говорят, однако, что протестантизм не имеет опыта жизни в языческом окружении. На самом деле факты говорят об обратном. Как раз большинство исторических церквей, уже весьма основательно забывших опыт первых трех веков христианства, давно существуют в тепличных условиях. И даже там, где таких условий нет, их последствия, мягко говоря, не лучшие. Благодаря оранжерее «христианской государственности» русское православие и раскололось под ледяными ураганами петровской европеизации, а потом и большевизма. Не говоря уже о том, что в отличие от протестантизма оно почти не сталкивалось (если не считать Дальнего Востока и некоторых эпизодов Гражданской войны) с наиболее отвратительными, изуверными формами язычества. А Реформация даже в своих еретических ответвлениях боролась с ними и побеждала.
…В 1838 году британская методистская миссионерская семья Джон и Ханна Хант прибыла на Фиджи. То, что они там увидели, привело их в ужас, которого они не могли забыть всю жизнь. На одном из островов жители убили и съели две трети всех детей. Престарелых родителей убивали и съедали собственные дети. Хозяин мог подать друзьям на обед собственную жену или сына. В каждой деревне был мясник, разделывавший человечину. Когда младший сын вождя пропал без вести в океане, жрецы принесли в жертву богам и скормили орде семнадцать девушек, заставив европейцев смотреть на это.
Островитяне потребовали от миссионеров удалиться, но те наотрез отказались. Все большее число дикарей приходили послушать англичан, которые перевели Новый Завет на фиджийское наречие и бесстрашно проповедовали Христа. Одна из женщин, вдова вождя, возглавившая племя, была охвачена таким страхом, что дважды упала в обморок, а потом, придя в себя, молила Единого Бога о прощении.
Пробуждение перекинулось на другие села. Количество обращенных и раскаявшихся росло, стали возникать церкви. Но здоровье Ханта было необратимо подорвано. Узнав, что миссионер болен, новообращенные островитяне приходили молиться за его здоровье. Один из них взывал: «Господи, Ты знаешь, что мы очень плохи. Забери меня, забери десять из нас, но оставь нам Твоего слугу, чтобы он проповедовал нам Иисуса Христа!».
Умирая, Хант поручил жене продолжить его дело и молил Господа благословить и спасти Фиджи. «Если это смерть, то слава Господу. Я хочу славить Его со всей силой!». Это были его последние слова. Остров был тронут его смертью, и даже самый злобный из царьков покаялся и признал Христа своим Господом.
Через два поколения «традиционные верования» на Фиджи были ликвидированы. Этот остров недаром называли в Англии «жемчужиной в миссионерской короне».
Пережив жестокие рецидивы мракобесия - понимаем ли мы, что альтернатив пути авраамической, иудео-христианской цивилизации (об исламе разговор отдельный), пути имперскому и европейскому нет. Либо человек приобщается в Духе Плоти и Крови Христовой, либо он рискует кончить тем, что будет пить человеческую. В последнем случае наше общество обязано уничтожить такую «самобытность», иначе оно само рискует в ходе постмодернистских игр утратить человеческий облик. Так, как это происходит на евразийских форумах, где всерьез заявляется, что надо поддерживать и людоедство – там, где оно «традиционно». Нет уж, «Макдональдсы» и «Микки-маусы» все же лучше…
Дата/Время: 03/04/03 20:06 | Email:
Автор :

сообщение #030403200626
Андрей Семанов

ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ

По слову Павла, немногие из верующих высокообразованны, богаты и знатны. Но бывают исключения, которые порой оказывались способны изменить ход истории христианской цивилизации.
Он был сыном убежденного протестанта графа Вильгельма Нассауского, но ребенком поступил ко двору императора Карла V и получил строго католическое воспитание. Когда ему было 11 лет, он получил от своего бездетного кузена богатейшее наследство – княжество Оранское и владения в Бургундии и Нидерландах, что сделало его одним из богатейших аристократов Европы. Высокоодаренный от природы юноша, с прекрасным воспитанием и ораторским даром, он стал и доблестным воином, и честолюбивым, но очень осторожным политиком – недаром ему дали прозвище Молчаливый.
С 18 лет Вильгельм участвовал в войнах с Францией и снискал искреннее расположение императора, которое побудило его к величественным мечтам. По окончании войны он посетил Париж. Но его родина уже стала разменной монетой в игре сверхдержав, а кровавые имперские указы 1550 года, ставшие обоснованием геноцида десятков тысяч протестантов, входили в полную силу.
Нидерланды уже давно стали рассадником протестантизма и особенно кальвинизма, идеи которого распространяли лидеры из всех западноевропейских стран. Библия была в свободном обращении, и ее искореняли зверскими методами – чтение и распространение не-латинских копий Писания рассматривалось как тягчайшее религиозное преступление и грозило даже не костром, а четвертованием…
Не доверяя голландцам и ненавидя их, Филипп II, считавший целью своей жизни сокрушение Реформы и всемирное торжество католицизма, частично отстранил Вильгельма от власти и доверил управление страной чужеземке – Маргарите Пармской. Молодой политик, однако, стал членом государственного совета и губернатором четырех провинций – Голландии, Зеландии, Утрехта и Франшконте.
Еще в Париже, считая Вильгельма доверенным лицом Филиппа, Генрих II сообщил ему о тайных планах испанского правительства о подавлении голландских вольностей и расширении репрессий против протестантов. И Вильгельм решился вступить в дипломатическую борьбу с жестоким тираном, подавившим Реформацию в Испании и Португалии и готовившимся залить кровью протестантов весь Запад…
Орудием циничной и жестокой испанской политики в Нидерландах стал кардинал Гранвелла, против которого Вильгельм направил острие своих усилий. Вместе с графами Эгмонтом и Горном он обратился к королю с просьбой отозвать ненавистного народу прелата и до исполнения этой просьбы отказался участвовать в заседаниях госсовета Нидерландов. Перетянув на свою сторону Маргариту Пармскую, Вильгельм добился своего: в 1564 г. Гранвелла был отозван. Однако национально-религиозное угнетение не ослабло, и растущее сопротивление голландцев вылилось в иконоборческое восстание 1566 года.
Вильгельм опасался открыто поддержать восставших, однако тайно способствовал их деятельности и пытался добиться уступок от Маргариты. В 1567 г. он был послан для наведения порядка в Антверпен, где возмущение зверствами испанской администрации приняло угрожающие масштабы. Вильгельм пытался замирить восставших, однако его гибкая политика встретила неодобрение Маргариты, и он вынужден был сложить свои чрезвычайные полномочия. Тем не менее он окончательно убедился в необходимости вооруженной рукой изгнать бессовестных колонизаторов из страны. В тайном совещании с Эгмонтом и Горном Вильгельм изложил свою программу, однако не встретил сочувствия. И в преддверии растущего католического террора ему пришлось покинуть родную землю.
В это время для подавления антииспанских восстаний Филипп спустил с цепи всех двуногих чудовищ. В Нидерланды явился кровавый герцог Альба, за неполные пять лет казнивший и замучивший за кальвинизм свыше 8000 патриотов, что осмелились читать Библию на родном языке. Были сожжены вместе с людьми целые селения. Страна жестоко страдала и от внутренних противоречий – между постепенно принимавшим протестантизм Севером и католическим Югом (будущей Бельгией). Испанские власти подло натравливали разные группы населения друг на друга и в итоге спровоцировали в стране полномасштабную гражданскую войну.
Вильгельм и его брат Людовик Нассауский были обвинены в подстрекательстве к мятежам. Зная, что им не избежать смерти, они отказались вернуться в Нидерланды и были осуждены заочно, а их оставшееся на родине имущество конфисковали в пользу испанской короны.
Вильгельм решил прибегнуть к помощи немецких князей-протестантов. Под залог сохраненных земельных владений за рубежом и фамильных драгоценностей он набрал наемную армию и вместе с братьями вторгся на север Нидерландов. Запуганное террором население не откликнулось на его призывы. Людовик был разбит королевскими войсками во Фрисландии, а сам Вильгельм был вынужден отказаться от продвижения через Брабант. С оставшимся верным ему отрядом он присоединился к Вольфгангу, герцогу Цвейбрюккенскому, шедшему на помощь истребляемым гугенотам, и вступил в войну с могучей Францией.
Одновременно в самой Голландии возмущение испанским насилием достигло высшей точки. Усиливался натиск протестантских партизан, прежде всего рыбаков - морских гезов. В начале 1572 года они захватили приморский город Брилль. Это послужило сигналом к восстанию по всей стране, поддержанному всеми силами эмигрантов и международным кальвинизмом. Совет высших чиновников Голландии в Дордрехте провозгласил Вильгельма штатгальтером (эта должность, впрочем, была подотчетной испанскому королю). Их примеру последовали северные провинции.
При помощи адмирала Колиньи Людовик Нассауский осадил Монс, однако потерпел поражение. Вильгельм же вновь набрал армию и вступил в Брабант. Он также рассчитывал на помощь Колиньи, но у того не было возможности оказать ее, а вскоре Варфоломеевская ночь сломит силы французских гугенотов. И в апреле 1572 года Вильгельму пришлось отступить на север, где население яростно сопротивлялось оккупантам и целиком перешло на его сторону. Испанцы жестоко мстили – преемник отозванного Альбы Реквезенс разбил протестантов, и в ожесточенной схватке погибли братья Вильгельма, Людовик и Генрих.
В это время народный полководец, уже давно сочувствовавший протестантскому мировоззрению, открыто перешел в кальвинизм. Наступал звездный час его славы.
Осажденный испанцами реформатский Лейден находился в отчаянном положении. Там царил голод, жители ели собак, кошек, лягушек и крыс. Филипп обещал полное прощение тем, кто откроет ворота, но, зная адскую жестокость и вероломство короля, никто из лейденцев не согласился сдаться. И тогда Вильгельм принял отчаянный шаг: он предложил открыть плотину, чтобы затопить поля вокруг города и вынудить испанские войска бежать. Было время сбора урожая, который был обречен на гибель, но люди согласились на эту жертву.
Однако самоубийственное решение не пригодилось – его привели в исполнение сами осаждающие, рассчитывавшие уничтожить город, но повредившие прежде всего себе. Неумело разрушив осушительные сооружения, они залили не Лейден, а окрестности. И увидели фантастическое зрелище: к городу вплотную подошли легкие, с небольшой осадкой, но хорошо вооруженные корабли гезов.
Так была снята осада с Лейдена. Оккупанты в ужасе бежали, а освобожденный и благодарный народ собрался в кафедральном соборе, воздавая славу Богу, Который «пустыню делает озером и сухую землю – источниками воды, чтобы увидели, и познали, и рассмотрели, и уразумели, что рука Господня соделала это» (Ис.41.17-18)

Дата/Время: 03/04/03 04:09 | Email:
Автор :

сообщение #030403040905
Андрей Семанов

НАВСТРЕЧУ ХРИСТУ

Ему было всего 55 лет, когда его доконали хроническое нервное истощение и чахотка. Еще в 1559 году у него открылось кровохарканье, и, думая, что он просто сорвал голосовые связки, он лег в постель. Но кашель возобновлялся со все большей силой, и пришедший врач поставил диагноз, который в то время был приговором с отсрочкой.
Кальвин встретил неизлечимую болезнь и смерть как один из самых мужественных людей в мире. Врачи и историки и сегодня ломают голову: как мог иметь столь феноменальную работоспособность человек с таким набором хронических заболеваний? На нем буквально не было живого места. Перемежающаяся лихорадка, подагра, мочекаменная болезнь, тяжелые нарушения работы печени и кишечника – и это еще не все. К радости врагов: мол, Бог мстит то ли еретику за ересь, то ли тирану за инквизицию… И как после этого поверить на слово тем экстремистам, кто всерьез считает, что исцеление неизбежно сопровождает веру, а если человек болен, это доказательство его лицемерия?
Преждевременно изможденный пожилой человек, выглядевший намного старше своих лет, он трудился до последнего удара сердца, и трогательным был его облик – измученного, окруженного склянками с лекарствами старца, который, превозмогая муки, продолжал выпускать книгу за книгой и умирал в полном смысле слова как раненый могучий воин на поле битвы.
Кальвин промучился пять тяжелейших лет, порой прося у Бога смерти как избавления от страданий. Когда боль становилась нестерпимой, он поднимал глаза к небу и, казалось, с недоумением спрашивал: «Доколе, Господи?!».
И только ему становилось полегче, он начинал проповедовать и читать лекции, заседать в городском совете и принимать посетителей со всех концов Европы, ползком пробираясь к рабочему столу, просматривать корреспонденцию и отвечать на нее, в бешеном темпе работать над многотомным комментарием к Писанию и другими трудами. Авторские экземпляры только что отпечатанных изданий уже заполняли массивный шкаф. А когда уже не было сил встать, чтобы идти в храм, он приказывал нести себя в кресле или на носилках, «чтобы исполнять работу Господа до последнего вздоха».
Когда снова усилились гонения на гугенотов во Франции и по всем городам великой страны запылали костры, на которые восходили мученики, больной Кальвин, лежа в постели, диктовал утешительные письма идущим на смерть – и ему было стыдно, что он ничем больше не в состоянии помочь им...
6 февраля 1564 года он произнес последнюю речь в муниципалитете, а через месяц - в последний раз проповедовал за кафедрой в женевском Соборе св. Петра. В середине речи он зашелся в припадке мучительного кашля, и кровь хлынула горлом. Закончить проповедь не пришлось. С трудом он заставил себя спуститься по винтовой лестнице вниз, и домой его уже пришлось нести на носилках.
Через четыре дня реформатор принял у себя группу городских и сельских проповедников. «Долго сидел он в кресле молча, облокотившись привычным движением о стол, опустив голову на руку и закрыв глаза; потом приподнял кротким светом озаренное лицо и сказал тихим голосом, что надеется еще раз видеть их недели через две: «Это будет наше последнее свидание, потому что я чувствую, что скоро Господь отзовет меня к Себе…».
В тот же день городской совет постановил, «чтобы весь женевский народ молился о здравии мэтра Кальвина». Он отказался от пособия на медицинскую помощь, выданного через его брата Антуана, сказав, что «не заслужил его ничем».
24 марта, как и было постановлено, в комнате больного собрались все женевские церковные лидеры для «Цензуры» – исповеди друг перед другом и товарищеского суда. Кальвин чувствовал себя гораздо лучше. И он приказал первым судить себя, перечисляя все его грехи явные и тайные – «гнев, упрямство, жестокость, гордыню». Он молча слушал, смиренно опустив голову, и ответил, что «удивляется благости Божией, избравшей такое недостойное орудие, как он». Потом и сам стал слабым, хриплым голосом, прерываясь на кашель, говорить братьям в лицо всю правду, обличая тайные раны совести. И такой благоговейный ужас объял их души, словно они предстояли уже не человеческому суду, а Божьему.
Он говорил около двух с половиной часов и не чувствовал слабости. И, заканчивая собрание, выразил соратникам надежду, что «Бог продлит мою жизнь до следующего с вами свидания». Потом велел принести бумаги и начал изъяснять трудные места Нового Завета, долго вычитывая фрагменты толкований и спрашивая, что думают братья. «Все видели, что он смертельно побледнел, и боялись, как бы ему не лишиться чувств; но видели также, что эта беседа так сладостна ему, что не решились ее прервать».
На следующий день вновь открылось кровохарканье. 27 марта он велел отнести себя на кресле в ратушу, и, поддержанный двумя друзьями, сошел с него внизу на лестницу, с трудом поднялся по ней, вошел в палату Совета, снял шляпу и благодарил сеньоров за всю помощь и доброту, оказанную ему во время болезни. «Потому что чувствую, что в последний раз имею честь говорить с вами» – закончил мэтр Кальвин. «Он был еле в силах выговорить эти слова. Голос его прерывался, он сам плакал и плакали все».
2 апреля, в Пасхальное воскресенье, он был так слаб, что уже не мог встать, и его принесли в собор. Говорить тоже не было сил, и он сидел рядом с кафедрой, слушая проповедь де Безы. В конце богослужения Кальвин причастился и надломленным голосом спел вместе с прихожанами свой последний гимн, в котором были слова Евангелия: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое» (Лк.2.29-30). «И такое сияние озарило лицо его, что весь народ был потрясен» - вспоминал де Беза, который сам причащал его.
Дома, лежа в постели, он продолжал лихорадочно работать с документами. Друзья умоляли его отдохнуть, а он возражал: «Я не хочу, чтобы Господь, придя за мной, увидел меня праздным».
25 апреля Кальвин продиктовал завещание, по которому его скудное имущество разделялось между родными и изгнанниками из Франции.
«Я, Жан Кальвин, служитель Слова Божия в Церкви Женевской… благодарю Бога моего за то, что Он не только был милостив ко мне, жалкой твари Своей, но и дал мне силы Ему послужить. Верую и исповедую, что умираю с единственной надеждой на Его свободное избрание… свидетельствую также, что, по мере дарованных мне сил, я учил Слову Его во всей чистоте и боролся с врагами его, как только мог. Но воля моя и ревность были так слабы, что я чувствую себя виноватым во всем, и если бы не благость Его, то все, что я сделал, рассеялось бы как дым…»
«Милостивые Сеньоры мои, - обращался он к соратникам, - я давно уже хотел говорить с вами, но не спешил, потому что никогда еще Господь не давал мне так ясно почувствовать близость конца моего, как сейчас. Я не могу достаточно благодарить вас за всю дружбу ко мне, за то несказанное терпение, с которым вы переносили бесчисленные мои пороки и немощи… Господу угодно испытывать рабов Своих в борьбе. Если же я не сделал всего, что мог, то умоляю это приписывать не злой воле моей, а лишь слабости, потому что могу сказать по совести, что всей душой я был предан вашей Республике и, вопреки своим ошибкам, все же много для нее делал… Еще раз умоляю простить меня за то, что дела мои так ничтожны по сравнению с тем, что я должен был сделать».
В заключение он повторил с такой потрясающей силой, что слышавшие не могли забыть этого до конца своих дней: «Нет на земле власти иной, кроме Бога, Царя царей и Господа господствующих!»
На следующий день он вновь пригласил к себе коллег-проповедников и, улыбаясь среди подушек, сказал им: «Братья, вам может казаться, что я вовсе не так плох, но, поверьте, мне никогда не было хуже, чем сейчас. Но я непохож на других больных: у многих чувство и рассудок перед смертью слабеют, а у меня они ясны по-прежнему. И мне кажется, что мне очень трудно будет умирать, потому что, когда голос мне изменит, я все буду понимать лучше, чем когда-либо». Потом он рассказал им, как на исповеди, всю свою жизнь, с той минуты, как впервые вошел в Женеву, и до той, «как победил всех врагов своих и Божьих». И с той же силой, как накануне, повторил: «Так как Бог заключил в Законе Своем все, что нужно людям знать для совершенной жизни, то будьте неподвижны в Нем на веки веков!». И попрощался с каждым, ласково взяв за руку, так что никто не мог сдержать рыданий.
30 апреля вокруг постели умирающего реформатора собрался Магистрат Женевы. Кальвин снова тихо говорил с отцами города, молился за каждого из них и нежно пожал им всем руки. Через два дня к нему еще раз пришли женевские министры, и он просил и у них прощения за все свои ошибки. Все расставались с ним с глубокой печалью, и иной раз мужчины выходили из его комнаты, рыдая, как дети.
Услышав о близком конце Кальвина, проститься с ним пришел пешком из Невшателя (более 200 км!) 75-летний старик, его наставник Фарель. Прибыв в Женеву и превозмогая неимоверную усталость, он сразу присоединился к друзьям умирающего, стоявшим у его постели.
Весь последний месяц жизни Кальвин провел в непрестанной безмолвной молитве. Часто он лежал, закрыв глаза, с отсутствующим видом, и казался уже давно мертвым. Но, открывая глаза, он говорил довольно громко: «Я молчу, не открывая уст моих, потому что Ты соделал это!». «В ступе Ты толчешь меня, Господи, но я радуюсь, потому что это Твоя рука!». И глаза его горели таким огнем, которому, казалось, уже открылась Вечность.
…Он перешел в Вечную Жизнь 27 мая 1564 года, в субботу, на закате солнца, очень спокойно, без судорог, удушья и даже без глубоких вздохов. Немногим людям на земле была дана такая легкая смерть, подтверждавшая святость жизненного пути. На короткое время ему сделалось лучше, но это были уже последние мгновения. Исполнилось то, что он предсказывал: он уже не мог говорить, но сознание было яснее, чем когда-либо.
И когда зашло солнце, озарив золотом ледяные вершины и грозные снега швейцарских гор над Женевой, никто не заметил его последнего вздоха. Он покинул этот мир, но еще долго казался живым.
«В этот день был взят на Небо самый яркий свет в Церкви Христовой» - так откликнулся на кончину Кальвина верный де Беза.
Сказать, что в Женеве был объявлен глубокий траур – значит ничего не сказать. «Только что прошел по городу слух о блаженной кончине мэтра Кальвина, как начался великий плач и рыдание». Ибо люди плакали так, как если бы ушел самый близкий, родной и дорогой для них человек. Ибо только с его уходом стало ясно, что через его служение Церковь впервые в истории осознала всю меру своей мощи. Дело Христа разделяют те, кого Он назвал уже не рабами, но друзьями Своими (Иоан.15.15) – и оно продолжается через них неисчислимое множество раз.
Моисей ушел в горы, и никто не знает места его кончины – такова была, согласно традиции, последняя воля пророка, не желавшего, чтобы его могила стала местом поклонения, отвлекая людей от Невидимого Бога. И точно так же Кальвин, который не хотел суеверного почитания своей гробницы на манер святых, завещал, чтобы его похороны покрыла непроницаемая тайна. Потомков у реформатора не было – его род пресекся, когда все его дети умерли младенцами. Его родных также почти не осталось.
Согласно последней воле Кальвина, его тело зашили в грубый холст, положили в простой сосновый гроб. Молча, под покровом ночи, без речей и пения отнесли на кладбище Плен-Пале, не поставив ни креста, ни камня. Через несколько месяцев, когда могила ушла в землю, ее никто уже не мог найти. И никто, кроме нескольких семей, передававших эту тайну из поколения в поколение (возможно, и по сей день), не знает места, где нашел свое последнее пристанище на земле человек, через которого Бог открыл людям Свои великие тайны.
Дата/Время: 02/04/03 06:52 | Email:
Автор :

сообщение #030402065227
Андрей Семанов

НАСТАВНИК ЖЕНЕВСКОГО МУДРЕЦА

Поминайте наставников ваших
Евр.13.7

Подвигом жизни Жан Кальвин во многом обязан своему воспитателю – Гийому Фарелю (1489-1565).
Молодой, 27-летний реформатор попадет в Женеву летом 1536 года по пути в Германию. Там он решил, навсегда покинув тихие родные места, «успокоиться в каком-нибудь неизвестном углу». Вместе с младшим братом Антуаном, сестрой Марией и другом, нойонским судьей сеньором де Норманди, он двинулся на чужбину, через Страсбург в Базель. «Слез мне стоит каждый мой шаг… Но что же делать, если во Франции Истина жить не может? Ее судьба да будет моею».
Поскольку шла война между императором и Францией и все швейцарские дороги были заняты королевскими войсками, Кальвину пришлось отклониться от маршрута и поехать обходным путем через Женеву. «Я решил как можно скорее миновать этот город, проведя в нем не более одной ночи, ибо в нем царили беспорядок и междоусобие».
И здесь, в Женеве, произойдет его встреча с Фарелем, который предложит ему скромное служение чтеца и катехизатора в соборе св.Петра – и отсюда начнется стремительное восхождение богослова к вершинам его высшего призвания. Ибо, по слову де Безы, «сам Бог привел его в Женеву».
Их вновь свел на постоялом дворе у Корнавенских ворот давний друг Кальвина, ангулемский каноник Луи дю Тиллье, тоже французский эмигрант. Узнав, что Кальвин находится проездом в городе, он сообщил об этом близкому другу – мэтру Гильому Фарелю. Тот бросился в гостиницу, и, несмотря на глубокую ночь, был сердечно рад приветствовать Кальвина. «Вас-то мне и надо, мэтр Жан! Надолго ли в Женеву?.. Мы так скоро не выпустим. Дел вам тут будет по горло. Это не я говорю, а Тот, Кто вас избрал и сюда привел!».
Кальвин не хотел оставаться. Но, как вспоминал он позже, Фарель вскричал: «Именем Бога Всемогущего говорю тебе: если ты здесь не останешься, Он проклянет тебя за то, что ты думаешь о себе больше, чем о Нем!». «Эти слова ужаснули меня, как будто Сам Бог с неба наложил на меня сильную руку Свою, и я отказался от начатого путешествия, но все же, зная робость мою и застенчивость, не захотел принять на себя какого-либо служения».
Не имея сана, Кальвин стал жить в Женеве в крайней нужде. Но Фарель, видя всю ценность проповедей молодого ученого и его организаторские способности, стал ходатайствовать о его содержании перед городским советом и сумел обосновать свою просьбу. Из его рук Кальвин получил через три месяца должность проповедника со скромным, но постоянным окладом, которая позволила ему заняться строительством реформированной Церкви…
Что все это значило?

* * *

Стоит присмотреться к личности мэтра Фареля поближе, чтобы ответить на этот вопрос.
Это был странствующий безбрачный евангелист, родом француз из богатой дворянской семьи из Дофина, вставший на служение в швейцарском городке Невшателе (в ХХ в., как ни странно, признанном интеллектуальном центре западного православия). Вопреки воле отца, прочившего ему офицерскую карьеру, молодой Гийом решил получить гуманитарное образование и уехал в Сорбонну, где получил великолепную подготовку, а затем стал учителем в колледже. Первое время он был фанатично предан католицизму, но изучение Библии в оригинале сначало породило в нем сомнения, а затем привело его к разрыву с Римом. На тридцатилетнего ученого донесли ректорату и парламенту, и в 1521 г. он бежал из Сорбонны к епископу Брисонне, сочувствовавшему протестантам.
Невысокий, рыжеволосый человек с бородкой, обветренный солнцем, громкоголосый, иногда грубоватый, пылкий и энергичный. Имея поврежденные детской болезнью кости и осанку, он все же не был, как иногда считают, уродливым горбуном. Темпераментный и суровый проповедник, могучего, неукротимого нрава, нещадно бичевавший пороки католического вероучения и духовенства. Его проповеди были простыми, резкими и гневными, а великолепный талант оратора завораживал слушающих. Он нередко называл папу антихристом, а мессу – идолопоклонством.
Сторонники Фареля порой сравнивали его с пророком Илией, противники – боялись и смертно ненавидели его. Впрочем, резкость проповедника шокировала даже его друзей, один из которых заметил ему: «Наше дело – благовествовать, а не проклинать». В провинции Фарель начал вести себя с таким откровенным вызовом, что более осторожный епископ Брисонне был вынужден снять его со служения. Даже священники носили под одеждами оружие, надеясь убить «еретика», а однажды один из них выстрелил в проповедника, но, увы, промахнулся. Обернувшись к тому, кто покушался на его жизнь, Фарель громогласно заявил: «Я не боюсь ваших выстрелов». Его безуспешно пытались отравить, сталкивали с мостов. «Рыжий бес… В огне не горит, в воде не тонет» - говорили о нем с суеверным ужасом враги.
Еще в апреле 1523 г. Фарелю запретили проповедовать во Франции. Он бежал в Швейцарию и ездил из города в город, собирая толпы последователей и используя вместо кафедры пни и камни. Через год он попал в Базель, где с блеском публично защитил 13 своих тезисов против католичества. Здесь он подружился с Эколампадием, но вошел в конфликт с Эразмом, чья осторожность и склонность к компромиссам возмутила Фареля (он назвал будущего ересиарха Валаамом).
Взбешенный Эразм обратился к противникам Реформы и добился изгнания Фареля из Базеля. Тот отправился в Цюрих, Берн, Страсбург, где познакомился сначала с Цвингли (чьему учению и последовал), а затем, в Страсбурге, с Бусером. Повсеместно он с яростью обрушивался на католицизм и регулярно рисковал жизнью. Но его деятельность начинала приносить плоды: в 1528 г. к Реформации присоединяется Берн, затем другие города.
В 1532 г. Фарель был послан делегатом на синод пьемонтских вальденсов, уже оживленно обсуждавших возможность соединения с реформированной Церковью. На обратном пути он прибыл в Женеву, но городская администрация была предупреждена его противниками и ему попытались воспретить въезд. «Вас никто не приглашал сюда». Но ответом Фареля было: «Я крещен во имя Отца, Сына и Святого Духа, и я не от дьявола. Я хожу и проповедую Христа, Который умер за наши грехи и воскрес для нашего оправдания. Всякий верующий в Него не судится, а неверующий – погибнет. Я должен проповедовать всем, кто слышит. Я готов спорить с вами и дать отчет о своей вере и служении. Илия сказал царю Ахаву: «Не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего». Так то же говорю и я вам: это вы и вам подобные смущают весь мир своими традициями, человеческими преданиями и развратной жизнью».
В Женеве Фарель собрал на свою проповедь тысячи горожан. Над ним смеялись. Его оскорбляли, а когда на одном из открытых собраний дошло до драки, жестоко избили. В него стреляли. Но он не покинул навсегда запавший в его сердце город, где крепнущую общину протестантов первое время называли не кальвинистами, а его именем – гиллерменами (Guiellermans).
Через два года он вновь явился в Женеву с рекомендательным письмом от бернской сеньории. Женевские граждане, страдавшие от притязаний воинственных соседей, особенно Савойи, дорожили союзом с Берном. Росло раздражение против католического духовенства, которое подозревали в замыслах против свободного, но почти беззащитного города. Фарель блестяще использовал эти настроения, и дело Реформации круто пошло в гору.
Католики устраивали в городе вооруженные вылазки, против женевских реформаторов был направлен агрессивный доминиканец Фюрбити. Но наемники инквизиции были вынуждены отступить и бежать на окраины Швейцарии, а новое неудачное покушение на Фареля и его коллег Фромана и Вире только усилило их популярность в народе. Жатва созрела. И когда в начале 1536 года из протестантского Берна приходит помощь в борьбе с очередным нападением савояров, городской совет ликвидирует католическую администрацию Женевы. 12-тысячный город открыто примкнул к Реформации.
Это произошло перед самым приездом Кальвина.

* * *

«Я хочу послужить не только здешней Церкви, но и остальным» – говорил Кальвин Фарелю в той исторической беседе в первую ночь в женевской гостинице. Начатое дело ждал поистине всемирный размах – но этому предшествовал великий эксперимент в масштабе одного города, которому суждено было сначала потерпеть поражение, а затем победить.
Самой первоочередной задачей было создание реформированной Церкви. Сразу после провозглашения Женевы протестантским городом Фарель начинает работу над первым вариантом Гельветического исповедания веры (окончательная его версия в основе принадлежала ему, но была исправлена Кальвином). Однако, при всей своей образованности будучи по характеру человеком дела и не склонным к гибкости, он не отличался организаторскими дарами и не внес значительного вклада в церковное строительство. В отличие от программы Кальвина Церковь ставилась его коллегой в зависимость от светских властей, общинной жизни и дисциплине не придавалось первоочередного значения (так, в отлучении Фарель видел лишь «дружеское исправление»).
Всегда готовый к борьбе, великий миссионер был плохим лидером и понимал это. И потому помощь Кальвина была для него неоценимой. Положившись на огромный ум и трудолюбие своего молодого друга, Фарель возложил на него множество обязанностей, а Кальвин, в свою очередь, проявлял все возможное уважение и преданность.
16 января 1537 года Кальвин и Фарель обращаются с ходатайством в городской совет Женевы. В городе еще было много католиков, и принятие протестантизма было чисто внешним; к тому же продолжалась гражданская смута, и при ожесточенных столкновениях партий было не до государственного, а тем более церковного строительства. Женева была весьма легкомысленным городом, где процветали не только песни, танцы и развлечения, но и азартные игры, разврат, преступность, проституция… И лидеры протестантов идут на отчаянно смелый шаг.
«Так как многие обитатели этого города вовсе не принадлежат к истинной Евангельской вере, то следует узнать, кто хочет принадлежать к ней и кто не хочет… Вот почему просим мы постановить, чтобы все граждане исповедали веру свою. Только это и будет действительным началом Церкви… Мы, люди, не знаем, кто избран и кто не избран Богом, это знает только Он один, а потому мы должны считать принадлежащими к Церкви всех, кто исповедует вместе с нами веру в одного и того же Бога и одного Христа, в Которого и мы веруем».
Этот эпохальный документ ясно свидетельствовал: теократический замысел на самом деле более чем демократичен. Он содержал два важнейших принципа, из которых и возникнет все социальное жизнеустройство Нового времени. Никто не может быть принужден верить (ибо выбор человека зависит только от благодати Божией), а формальная принадлежность к Церкви не гарантирует спасения (ибо мы не можем рационально рассчитывать историю и вмешиваться в Божественный замысел). А если так – то не может быть никакого основания для элитарных утопий или диктатур. И следовало бы понять, откуда берутся те ценности, без которых мы сегодня уже не мыслим жизни в обществе…
Так под влиянием Фареля и Кальвина был составлен проект церковного устройства, вынесенный на рассмотрение магистрата. Фарель и Кальвин добились принятия первых законов, запрещающих нарушение святости воскресного дня и антиобщественное поведение. Более того: совет предписал всем горожанам принять Гельветическое исповедание, требуя от «отказников» выехать из Женевы (увы, обычная и не худшая по тем временам практика, которая имела место по всем землям Германии).
Миссия Церкви встретила жесткое сопротивление невоцерковленных горожан и сторонников многочисленных культов. Дело не ограничивалось злобными насмешками, когда, скажем, из окна одного из домов на голову проходившего мимо Фареля вылили таз с помоями. В городе начались скандалы, во власть посыпались громкие жалобы. Сектанты-либертины устроили однажды по улицам Женевы ночное шествие ряженых с непристойными танцами и цинично глумились уже не над католической, а над протестантской Евхаристией.
В начале 1538 года состоялись выборы в городские советы, которые контролировали злейшие противники Фареля и Кальвина, в том числе либертины. Новые власти сначала под давлением Берна потребовали вернуться к католической практике причащения опресноками, о чем было сразу же объявлено церковным лидерам. На требование совета, который пытался заставить Церковь повиноваться традициям, Кальвин жестко заявил: не все ли равно, подчиняться Риму или Берну? В ответ 11 марта 1538 года вышло постановление, запрещавшее всем проповедникам, в особенности же обоим реформаторам, «вмешиваться в дела государственной власти». Это было неожиданным и нелегким ударом для законопослушного Кальвина.
Фарелю и Кальвину было запрещено даже присутствовать на заседаниях городских советов, а затем от них требуют отслужить пасхальную литургию по слегка измененному католическому («бернскому») обряду. После решительного отказа подчиниться власти запрещают им также священнослужение и проповедь. «Если бы нас убили на месте, мы не уступили бы ни пяди из данной нам Богом власти над Церковью!» - заявляет Кальвин глашатаю муниципалитета. Следующей (Пасхальной!) ночью дом ученого, до утра не сомкнувшего глаз, окружает толпа хулиганов, озлобленные горожане пытаются взломать двери и ставни, слышатся угрозы, а затем и выстрелы, которых он насчитал не меньше шестидесяти…
Оправившись от страха, утром Кальвин идет в собор св. Петра. «Каждый раз, как я совершал Таинство Евхаристии, жгло меня угрызение, потому что вера многих казалась мне более чем сомнительной, а между тем все без разбора теснились к Чаше, и не столько в таинстве Жизни участвовали, сколько гнев Божий глотали». Так случилось и сейчас – возникла поистине жуткая атмосфера: сотни людей бросились к алтарю, требуя от духовенства причастить их. Многие пришли в храм вооруженными. Вокруг искаженные злобой лица, горящие глаза, мечи выхвачены из ножен…
«Нет, пьяницам, блудникам, убийцам Тела и Крови Господа не отдам на поругание!» - воскликнул Кальвин громовым голосом. Толпа внезапно притихла в благоговейном ужасе. Группа верных французских эмигрантов обступила Кальвина и заслонила его от бесчинствующих фанатиков. Ему помогли добраться до дома. «Чудом кровь не пролилась в тот день».
Так он впервые ощутил данную ему свыше покоряющую силу. В соседнем храме Фарель также отказался причастить кощунников и едва избежал расправы.
В тот же день оба лидера были смещены со всех постов и приговорены к изгнанию из Женевы навечно – в течение трех дней им предписывалось покинуть город. Они отправляются в Страсбург, а Фарель едет в Невшатель, чтобы навести порядок в разложившейся общине этого города. Три года спустя Кальвин писал своему наставнику: «При одной мысли о возвращении в Женеву я содрогаюсь от ужаса… Из какой бездны извлек меня Господь!».
Что будет твориться в Женеве после этого изгнания? Враги Реформации идут на государственную измену: группа коррумпированных чиновников пытается сдать женевские земли герцогу Савойскому и бывшему епископу Пьеру де ла Бом. Возмущенный народ мстит предателям, и виновников изгнания Кальвина постигает жалкая участь: один попадает на плаху, второй, также осужденный к обезглавливанию, гибнет при побеге, еще двое бежали и приговорены к смерти заочно.
В 1540 г. в официальном послании к Страсбургскому магистрату представители властей признают: «Уход двух наших проповедников был для нас величайшим бедствием, потому что с того дня, как они ушли, мы не видим уже ничего, кроме междоусобий, предательств, убийств и разрушения всего гражданского порядка… Мы горячо желаем загладить нашу вину перед Кальвином. Если только он вернется к нам, мы возблагодарим Бога за то, что Он вывел нас из тьмы в чудный Свой свет… Именем Божиим умоляет вас весь Женевский народ вернуть нам Кальвина. В руки ваши предаем мы дело нашего спасения».
Но для Кальвина по-прежнему «нет на земле места страшнее, чем Женева». Пройдут долгие месяцы переговоров, прежде чем по настойчивым просьбам сторонников-гиллерменов он согласится вернуться. И тогда, 13 сентября 1541 года, он вновь въедет на коне в Корнавенские ворота - уже как победитель произвола и мракобесия. А два месяца спустя, когда на собрании в Соборе св. Петра муниципалитет утвердит для Женевы Церковное законодательство (Ordonances ecclesiastiques), перекличка глашатаев и зов боевой трубы возвестят новую эпоху европейской и всемирной истории...

* * *

Что мы знаем о дальнейшей жизни Фареля?
После изгнания из Женевы он несколько лет служит в Невшателе, где в итоге – уже под влиянием Кальвина – добивается создания полноценной реформированной Церкви. По приглашению протестантов он едет в Мец, однако сторонники местного католического монастыря изгоняют реформатора оттуда. Когда в следующий визит Фарель пытается возобновить проповедь в этом городе, на протестантов нападают войска герцога Клода де Гиза. Получив серьезные ранения, Фарель спасся только потому, что скрылся в повозке для прокаженных. В 1543 г. он окончательно возвращается в Невшатель и служит там до самой смерти, лишь изредка посещая Мец, родной Дофин и Женеву. Дважды он был в Германии, испрашивая у протестантских князей защиту для вальденсов и французских реформатов.
В переписке, а затем, специально приехав в Женеву – лично он увещевал Сервета покаяться в его отвратительных кощунствах и тем облегчить свою участь, увещевал, надеясь до последнего смирить сердце богохульника (двадцатью годами раньше он сам был обвинен в отрицании Троицы). По некоторым данным, Фарель присутствовал при казни Сервета.
В 1558 году, несмотря на уже преклонный возраст, Фарель вступил в брак с юной 18-летней девушкой-реформаткой, Марией Торель. Узнав об этом, Кальвин был крайне удивлен – ведь сам Фарель почти всю жизнь и тем более в старости считал брак глупостью…
В 1564 году Фарель последний раз приехал в Женеву проститься с умирающим Кальвином. Он пережил своего великого ученика всего на год.
Несгибаемое мужество, колоссальная энергия и настойчивость сделали Фареля одним из величайших борцов за дело кальвинизма. Он никогда не готовил свои речи, и они не дошли до нас; большинство же его сохранившихся и изданных сочинений писались по политическим, а не богословским вопросам. Его проповедь зажгла сердце народа и привлекла к библейскому христианству многих его самых горячих сторонников – в таком же сочетании неотразимого ораторского мастерства с силой Духа Божия заключалась тайна проповеди Лютера.
Немногие достигают цели своей жизни без наставников и предшественников. И если вспоминать их учил Павел, а Кальвин последовал его примеру, всю жизнь свидетельствуя о подвиге Фареля – то не стоит ли последовать и нам?
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13