Свободный форум

Изменить тему | Удалить тему |
Написать новое сообщение
Сообщений в теме : 1492
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299
Дата/Время: 17/01/07 04:40 | Email:
Автор : Взгляд www.vz.ru
| Изменить | Удалить
сообщение #070117044013
Борис Кагарлицкий: Смерть Саддама приближает конец Буша?
16 января 2007, 12:04

Казнь Саддама должна была стать эффектным голливудским финалом для блокбастера «Война в Ираке». На практике она оказалась далеко не финалом, а сама война оказалась мало похожей на голливудское кино.

В кино наказание злодея венчает борьбу положительного героя. Но только в кино мы заранее знаем, кто «хороший парень», а кто – «плохой». С точки зрения американского президента, он и его сторонники – хорошие парни по определению. Что бы они ни делали, чем бы ни руководствовались и какие бы результаты из всего этого ни получались. С точки зрения большинства человечества (и это уже социологический факт), главным злодеем иракской драмы выглядит именно нынешний хозяин Белого дома. Однако отсюда отнюдь не следует, будто покойный иракский президент является невинной жертвой.

Саддам действительно военный преступник, массовый убийца и, говоря обыденным языком, злодей. Он отдавал приказы о применении отравляющих газов в Курдистане, он огнем и мечом подавлял восстание шиитов, ему подчинялась тайная полиция, безжалостно устранявшая всякого, кто осмеливался протестовать.

Чего, однако, искренне не поняли в Вашингтоне, так это того, чем отличаются злодеи в реальной жизни от голливудских персонажей.

Тираны делятся на две категории. Одни – коррумпированные садисты, не преследующие амбициозных политических целей. Такие преступники обычно благополучно доживают свой век в роскошных дворцах либо бегут на Запад, низвергнутые народными восстаниями, и там отсиживаются на своих заблаговременно приобретенных виллах в тихих курортных городках на берегу Средиземного моря. Эти персонажи обычно пользуются полной поддержкой и одобрением Соединенных Штатов независимо от того, какая в Белом доме сидит администрация.

Более амбициозные тираны, ставящие серьезные политические цели, напротив, часто мешают Западу. Они рискуют вступить в борьбу с более сильными противниками и уже этим навлекают на себя беду. Однако этим же они оправдывают себя в глазах собственного народа.

Такие правители проливают не меньше крови, чем представители первой группы, а порой даже больше, но при этом руководствуются уверенностью, что физическая расправа с противниками – самый простой или вообще единственный способ достичь поставленной (и одобряемой значительной частью общества) цели. Они также твердо уверены, что в случае поражения их противники поступят с ними точно так же. Верно это или нет, но существенно, что подобная уверенность тоже разделяется значительной частью общества.

В случае успеха такие персонажи становятся историческими героями, деяния которых не проходят в школе. Памятники подобным деятелям заполняют площади большинства европейских столиц. Примером может быть тот же Джордж Вашингтон, несомненно являвшийся с точки зрения современных критериев военным преступником. Во время Семилетней войны он прославился своими жестокостями по отношению к французам. Война вообще началась с его беззаконного и не санкционированного британской администрацией (а вдобавок еще и провального) рейда на французскую территорию. В годы борьбы за независимость США сторонники Вашингтона (с его явного одобрения) без колебаний расправлялись с индейцами, неграми и «лоялистами» (своими же согражданами, не поддерживавшими отделение от Англии). Тех, кто им сопротивлялся, патриоты вешали без суда и следствия. Победа Вашингтона вызвала массовую эмиграцию – противники новой власти бежали от нее в Канаду. Злодеяния, изображаемые в голливудском блокбастере «Патриот», действительно имели место, только совершала их не британская армия, в целом соблюдавшая тогдашние законы войны, а повстанческая.

Тем не менее кто сегодня посмеет назвать Вашингтона военным преступником? Он отец нации, основатель великого государства, и его украшенная напудренным париком голова красуется на платежном средстве, господствующем по всему миру.

Можно, конечно, сказать, что расправы с индейцами и неграми в XVIII столетии преступлением не считались, а истребление курдов в ХХ веке уже засчитывалось. Но на самом деле проблема Саддама была не в том, что его правление пришлось на гуманную эпоху. Достаточно включить телевизор, чтобы убедиться, что это не так. Преступлений и жестокостей сегодня, пожалуй, совершается больше, чем в XVIII веке, и далеко не во всех случаях мировое сообщество их наказывает.

Главная проблема Саддама в том, что он оказался неудачником. Политикам прощают злодеяния, но не провалы. А хуже всего, когда злодеяния заканчиваются провалом.

У Саддама проваливались все его начинания. Он не смог выиграть войну с Ираном, не смог завоевать Кувейт, не смог, несмотря на все жестокости, удержаться у власти. И уж тем более не смог он победить в борьбе с Западом. Однако суд и казнь дали ему последний шанс, которым он и воспользовался. Он умер достойно, а заслуженное наказание превратилось в жестокую и грязную расправу.

Так сложилась история, что судьба президентского семейства Буш оказалась тесно связана с судьбой Саддама. Джордж Буш-старший организовал первую коалицию против Ирака и выиграл первую войну в пустыне. В результате, однако, Саддам остался у власти, а старший Буш проиграл выборы и принужден был уйти. Спустя 12 лет Буш-младший развязал вторую войну, которую, судя по всему, проигрывает. Однако сам он, в отличие от своего отца, был на второй срок успешно переизбран, а Саддам лишился и власти, и жизни.

И все же не исключено, что в довольно скором будущем клан Бушей последует за режимом Саддама в политическое небытие.

Ирония истории в том, что если первая иракская война в значительной мере исцелила Америку от вьетнамского синдрома, то вторая война привела к его возрождению. После поражения во Вьетнаме одной из задач республиканцев было восстановление веры в непобедимость Америки, как в самой стране, так и за границей. У активной внешней политики и военных интервенций за рубежом в США всегда было много противников. Причем подобные настроения типичны были не только для левых и пацифистов, но и для значительной части правых, стоявших на позициях изоляционизма: мы лучше всех, нам никто не нужен, нечего тратить деньги на иностранцев – не важно, помогаем мы им или убиваем, денег все равно жалко. Изоляционистские и пацифистские настроения в конце 1970-х годов распространились в США настолько, что в значительной мере блокировали внешнеполитическую инициативу (в том смысле, конечно, как ее понимала имперская элита). Однако к середине 1980-х ситуация изменилась.

Сперва призывную армию заменили добровольческой, состоящей преимущественно из негров, пуэрториканцев и белых бедняков, которым, кроме военной службы, никакая карьера не светила. Их было не слишком жалко. Потом устроили несколько небольших интервенций – в Гренаду и Панаму, показав, что американские войска могут без труда «сделать» ополчение и полицию крошечного карибского государства. Это вернуло военным и политикам уверенность. Но нужно было продемонстрировать силу на каком-то более серьезном противнике. Им и оказался в 1991 году Ирак Саддама Хусейна.

Тем не менее Буш-старший был достаточно осторожен. Разбомбив армии Саддама с воздуха, он не рискнул двигать войска внутри страны, провозгласив победу сразу же после того, как иракские войска бежали из Кувейта. Возникла новая американская военная концепция: выигрывать войну одними бомбежками, с помощью «умных» бомб, иногда акциями элитных спецподразделений, без потерь и риска.

Такая методика и в самом деле оправдывала себя в тех случаях, когда надо было подорвать волю к сопротивлению у правительства небольшой страны или дестабилизировать само это правительство. То, что республиканцы придумали для Ирака, демократы успешно применили в Боснии и Сербии. Уверенность в себе росла, закрепляемая не только военными успехами, но и новой милитаристской культурой, многочисленными дорогостоящими голливудскими проектами, рассказывающими о непобедимости и неуязвимости американского солдата. Эти фильмы, тиражируемые не только по всей Америке, но и по всему миру, создавали представление о несокрушимой мощи империи, опирающейся на самую передовую технологию.

Однако у этого подхода было два недостатка. Первый состоял в том, что полномасштабная оккупация враждебной территории все равно невозможна без вполне традиционных наземных боевых действий, а армия, которая не готова нести потери, не имеет никаких шансов в такой войне. Любое самое современное, высокотехнологичное оружие не решает проблемы, если нет тысяч солдат, готовых сражаться и умирать. Вторая, еще большая, проблема состояла в том, что американские элиты и в самом деле уверовали в свою непобедимость, в безграничную мощь своей армии. Хуже того, та же уверенность распространилась в обществе, где военная служба стала престижной и начала привлекать белую молодежь из среднего класса, воспринимавшую армию как нечто вроде продолжения бойскаутских игр в сочетании с интересными путешествиями за границу.

Не удивительно, что, когда Буш-младший начал вторую иракскую войну, он опирался на достаточно широкую поддержку в обществе, однако эта поддержка стала стремительно сокращаться, как только выяснилось, что на сей раз все будет совершенно иначе, чем в 1991 году.

Потеря трех тысяч человек за три года не слишком обременительна для мировой империи. В прежние времена больше теряли за один день генерального сражения. Но общество, убежденное, будто война не требует жертв (со стороны американцев, конечно), находится в состоянии истерики.

И все же главная проблема состоит в отсутствии стратегии. Администрация США не знает, что делать с Ираком. Не знает, как превратить марионеточное правительство в серьезную силу, на которую можно опереться. В Южном Вьетнаме все-таки была своя администрация и своя армия, способная воевать, и она воевала еще до прихода американцев. В Ираке нет ничего созданного и функционирующего без помощи США. Именно потому единственная стратегия, доступная сейчас лидерам Белого дома, – послать в Багдад больше войск и больше денег. Однако где гарантии, что это сработает? А главное, на политическом уровне увеличение численности оккупационных войск отнюдь не равнозначно укреплению оккупационного режима. Скорее наоборот. Фактически признавая провал попыток создать дееспособную иракскую администрацию, Буш-младший заведомо предрекает неудачу собственных усилий. Это прекрасно понимают и в конгрессе США, причем не только демократы, завладевшие большинством мест на недавних выборах, но и сами республиканцы. Не имея возможности публично признать поражение, Буш обречен продолжать заведомо провальный курс, тем самым лишь усугубляя ситуацию. Единственным выходом является уход из политики действующего президента. В любом случае ему не положено избираться на второй срок, вопрос лишь в том, приведет ли крушение Буша к краху всей Республиканской партии. Именно этот вопрос волнует сейчас многих сотрудников администрации, сенаторов и конгрессменов.

Казнь Саддама завершила формальный сюжет, но она же окончательно выявила отсутствие стратегии на будущее. Пьеса должна закончиться, а она не кончается. Роли сыграны, но трагедия продолжается. Герои драмы должны сойти со сцены. Саддам мертв, а у Буша кончается срок, его партия утратила контроль над конгрессом США и твердо идет к поражению на президентских выборах. Однако даже после ухода Буша конца иракской трагедии не видно.

Нынешние шаги администрации, вызывающие все большее раздражение в обществе, оставляют мало шансов на победу республиканцев в 2008 году. Правда, демократы знамениты способностью проигрывать даже в самых выигрышных ситуациях, отталкивать потенциальных сторонников и убирать с беговой дорожки наиболее привлекательных кандидатов. Трусость, ставшая второй натурой американских либералов, не позволяет им выглядеть хоть сколько-нибудь убедительными. Однако скорее всего неприязнь к республиканцам будет к 2008-му настолько сильной, что на сегодняшний день трудно представить себе, как демократам удастся проиграть выборы. Даже с привычно бездарной командой, беспомощными и невнятными лозунгами и безликим кандидатом они, вероятно, придут к финишу президентской гонки первыми. Вопрос лишь в том, что они потом смогут сделать с таким президентом и такой командой, когда им придется взять в руки государственное управление.

Демократы, несмотря на то что именно растущее недовольство войной приносит им голоса избирателей, не решаются пока открыто выступить за вывод войск. Но нет у них стратегии политического урегулирования, нет собственной военной доктрины, нет даже общего представления о том, что делать с Ираком или Афганистаном.

Даже конец Буша не станет, похоже, финалом трагедии.

Дата/Время: 17/01/07 01:04 | Email:
Автор : Время новостей, 16.01.07 (продолжение)
| Изменить | Удалить
сообщение #070117010454
-- На что вы сейчас возлагаете надежды?

-- А почему обязательно должна быть надежда? Можно жить довольно трезво...

Современный человек изменился, стал более сытым и благополучным, особенно в последние пять лет, когда начали действовать последствия запущенных десять лет назад реформ. Хоть какая-то, коррумпированная, под административным прессом, но рыночная экономика заработала. У человека появились поводы к самоуважению, ведь советский человек был в унизительной бедности, не имел возможности, не нарушая закон, как-то реализовывать свои планы. Сейчас страх ушел, но состояние астенической апатии, злобы не проходит. Один из исследователей психологии заключенных в концлагерях назвал это комплексом узника -- соединение апатии и агрессии. В определенных слоях этот комплекс слабеет. Люди становятся менее зависимыми от власти, но это проявляется самым странным образом: они аполитичны, уходят в частную, семейную жизнь. Другими словами, «общества» так и не возникает.

Перемены, которые происходят, не носят направленного характера -- нет какой-то группы, которая бы играла роль инновационной. Изменения связаны с вторжением массовой культуры, которая вся построена на ценностях частной жизни. Изменения эти не идеологические, они не ведут к повышению гуманности, толерантности. Ясно одно: если у нас и идут процессы демократизации, формирования открытого общества, то идут очень медленно. Пока же все указывает на обратное. Мы, как страна, начинаем отворачиваться от внешнего мира, проецируем собственную неполноценность и враждебность на него.

-- Какие ценности сейчас важны для российского человека? Исчез ли так называемый имперский комплекс?

-- Комплекс великодержавности уменьшился, утратил характер территориальной экспансии, но не исчез. Сегодня он проявляется главным образом в виде обиды на соседей, не испытывающих должной любви к "большому брату". Основные ценности сейчас заключены в семейной жизни. Именно здесь люди больше всего доверяют друг другу, чувствуют себя комфортно, с семьей связаны все их интересы. Общества как такового, заинтересованности в ком-то, кроме семьи и друзей, не возникает. Все наши исследования, связанные с благотворительностью, готовностью участвовать в экологическом движении, помощи инвалидам, говорят о том, что у населения это не вызывает никакого отклика. Люди могут одобрять и уважать такую деятельность, но сами участвовать не готовы.

70--80% школьников в Америке участвуют в общественных работах, почти две трети жителей Германии так или иначе принимают участие в работе неправительственных организаций, в России готовы поддерживать деятельность НПО от 1,5 до 2% людей. Люди готовы отвечать только за то, что они могут проконтролировать. Поскольку власть начинает восстанавливать капиллярный контроль, который был характерен для советского времени, то возникают все те же самые рефлексы: «не мое!», «моя хата с краю».

-- Как, по-вашему, в ближайшее время будет развиваться политическая система? Какие угрозы существуют в российском обществе в силу социальной психологии?

-- У тех, кто сегодня у власти, никакого проекта дальше 2008 года нет. И люди во власти, и околовластные элиты озабочены только сохранением своих мест. Никакой программы модернизации страны нет, либо она носит риторический или электорально-мобилизационный характер. Об этом можно судить даже по национальным проектам. Они воспринимаются населением с большим одобрением, хотя в них не верят, и большая часть опрошенных полагает, что выделенные деньги будут использованы неэффективно или их разворуют. Но им все равно приятно, что власть заботится о них.

Я бы назвал людей во власти временщиками в точном смысле этого слова. Последствия политики, которая ведется, будут тяжелыми, потому что власть, проводя политику информационной зачистки, практически уничтожила оппонентов. Рано или поздно на нее саму повесят ответственность за состояние дел. Малейший кризис подорвет доверие к власти. Посмотрим, как будет разворачиваться ситуация передачи власти в 2008 году. Именно для авторитарных и тоталитарных режимов эта ситуация критична, потому что в само устройство таких режимов входит отсутствие механизмов или правил передачи власти. Полезно вглядеться в ситуацию в Туркмении.

Тот, кто будет следующим, будет вынужден утверждать себя, узаконивать свое положение, право на власть и повиновение, а иначе как через обличение предыдущего правителя этого сделать не сможет. А это потребует отстранения прежних чиновников, то есть в любом случае композиция людей во власти изменится.

-- Есть ли угроза территориальной целостности России, о которой власть много говорит?

-- Народ не верит, что Россия может распасться. Значительная часть россиян хотела бы отделить Чечню или весь Кавказ. Другая часть настаивает на присоединении и других территорий -- Абхазии, Осетии, Приднестровья. Чисто теоретически распад России возможен, потому что это слабоструктурированное целое. Но для того, чтобы она распалась, нужно, чтобы кто-то захотел взять ее часть, а этого никто не хочет делать, вопреки всем нашим представлениям, что на нас покушаются.

-- Существует идея, что отдельные территории России при желании могли бы стать государствами, Красноярский край, Якутия...

-- Мы видим, что при распаде государств имперского типа далеко не все части в состоянии воспроизвести государственную систему, примеры -- Албания, Ирак. Даже в Чечне главная проблема заключается не в бандитизме или насилии федеральных властей, а в том, что сами чеченцы не в состоянии построить собственное государство.

-- Много говорится о том, что, например, Китай готов «захватить» Дальний Восток?

-- Это наши фобии. Территориальные экспансии -- это явление ХVIII и ХIХ веков. Сейчас мир по-другому устроен -- система власти определяется движением капитала, транснациональными корпорациями, динамикой рынков труда. Геополитика -- это наши модели представления о реальности, мы их приписываем всем остальным, населяем мир призраками.

-- Есть ли в России проблема межнациональной розни? Некоторые считают, что это одна из политических карт, которую власть может разыграть в ближайшее время.

-- Власть готова использовать эту карту и частично использует, но очень боится выпустить ситуацию из-под контроля. Одной части власти нравятся эти идеи, а другая боится возникающего напряжения, которое не сможет контролировать.

Тем не менее проблема есть. За ростом ксенофобии стоит прежде всего ущемленное сознание, отсутствие оснований для самоуважения. Если нечем гордиться, люди начинают самоутверждаться через ненависть к другим.

Когда мы начали исследовать этот вопрос в конце 80-х годов прошлого века, в России был очень низкий уровень этнической напряженности, ниже всех остальных республик Советского Союза. В России был высокий уровень терпимости, были сильные надежды на перемены к лучшему. Люди понимали, что искать врагов бессмысленно, если проблемы связаны с ними самими. Сейчас ксенофобов стало около 60%, а иммунитет к проявлениям этнической неприязни и агрессии ослаб. Это отдаленная реакция на незаконченные реформы, на бесперспективность. Ждали же чуда -- что мир за то, что мы разошлись с коммунизмом, одарит нас. А сами мы со своими проблемами справиться оказались не в состоянии. Отсюда поиски виновных -- раздражение выливается на более слабых, меньшинства, мигрантов.

Ксенофобия и сама по себе зло, но еще она ведет к тому, что воссоздаются условия закрытого общества, ненавидящего всех вокруг и самих себя не любящего.

-- В информационное пространство активно вошла проблема «борьбы цивилизаций». Насколько реальна такая борьба и как можно оценить перспективы мироустройства в ХХI веке?

-- Я ко всем разговорам о столкновении цивилизаций отношусь достаточно сдержанно. Мне кажется, что это просто модернизированный вариант расизма. В исламском мире есть такое многообразие культур, которое не охватывается шапкой «исламская цивилизация».

Потребность в таком упрощенном объяснении мира скрывает потребность в примитивной псевдорасовой картине мира. Точнее было бы говорить о том, что мы столкнулись с разными типами и фазами модернизации, в том числе и с реакцией на сами эти процессы модернизации. Модернизация, то есть формирование современных институтов, необязательно совпадает с вестернизацией, принятием европейских ценностей. Европа была уникальным явлением, она выработала понимание институтов, которые не трансформировали мир, а сдерживали, скажем так, проявление злого начала в человеке. Это был путь вестернизации, он неповторим. Но созданные в Европе социальные формы -- капиталистическая или рыночная экономика, наука, технологии стали расползаться по миру и соединяться с самыми разными государственными режимами, религиозными и культурными основами, и никакой фатальности развития тут нет.

То, что мы называем столкновением цивилизаций, представляет собой болезненное реагирование на разные «модерные формы». Их надо описывать, изучать, сравнивать, а не сводить к одному ярлыку «цивилизация».

-- Потребность в упрощении картины мира исходит от политиков?

-- Нет, политики не вносят никаких идей, они их только используют. Есть внутренняя потребность общества в упрощении, и есть интеллектуалы, журналисты, которые тиражируют эти примитивные представления.
Дата/Время: 17/01/07 01:03 | Email:
Автор : Время новостей, 16.01.07
| Изменить | Удалить
сообщение #070117010308
"Наш человек не верит, что может жить иначе"

В ноябре 2006 года скончался ученый с безупречной научной и человеческой репутацией Юрий Левада. Он долгие годы руководил Всероссийским центром изучения общественного мнения, а три года назад создал независимую социологическую структуру -- "Левада-центр". Юрий Левада был одним из первых российских исследователей, сумевших доказать, что социология -- не абстракция, а одна из точных наук, если задавать людям вопросы правильно. Теперь "Левада-центр" возглавляет доктор философских наук Лев Дмитриевич ГУДКОВ. Корреспондент «Времени новостей» Дарья ГУСЕВА попросила его рассказать о перспективах "Левада-центра", российской социологии, менталитете россиян и месте России в мировой истории.

-- Какие задачи вы и "Левада-центр" ставите перед собой? Каковы перспективы существования и развития центра после смерти основателя?

-- Юрий Александрович Левада считал, и мы так работали все 18 лет с момента основания нашего центра, что наша важнейшая задача -- ставить перед обществом зеркало, в которое люди могли бы смотреться и оценивать себя. Сквозная тема наших исследований -- возможности трансформации советского тоталитарного общества в нечто более открытое и человеческое. В конце 1980-х -- начале 1990-х годов мы со всем пылом и страстью кинулись описывать начинающиеся изменения, полагая и надеясь, что Россия будет развиваться так же, как другие страны переходного типа в Восточной Европе, что она пойдет по пути реформ и, пусть не сразу, пусть с трудом, но интегрируется в европейское сообщество, будут развиваться рыночная экономика, демократические институты. Но очень быстро выяснилось, что наша страна устроена несколько по-другому, другие люди, иные ценности, другим гордятся. И чем дальше, тем больше акцент в исследованиях переносился с потенциала изменений, который, как оказалось, был очень невелик, на механизмы консервативного воспроизводства остатков того общества, которое было в конце 80-х годов.

C крахом коммунистического режима распалась институциональная система советского «общества-государства». Но важнейшие социальные институты -- массового образования, суда, организация бесконтрольной власти, политической полиции, армии и другие -- сохранились практически полностью, они-то и воспроизводят условия, в которых живет прежний человек. Он притерпелся к такой жизни, адаптировался к ней, ему в ней не слишком комфортно, но он и не стремится ее изменить. Не просто не знает другой жизни, еще и не верит в то, что можно жить иначе, а потому и не хочет изменений. Смысл нашей работы в том, чтобы описать и проанализировать то, что происходит с нашим человеком. Но сделать это очень непросто, поскольку опыта такой работы в мировой социологии практически не было, она никогда и не бралась за такие задачи. Механически переносить западные теории, разработанные для объяснения проблем совершенно других -- западных -- обществ, нельзя, они не схватывают особенности нашей жизни. Поэтому мы вынуждены решать одновременно две социологически трудные задачи: разрабатывать общесоциологические, теоретические вопросы описания посттоталитарного общества, пытаться понять возможности его трансформации, и соединять эти цели с эмпирическими исследованиями текущих процессов в стране. На Западе теоретическими проблемами занимаются академические дисциплины, социальные науки, они и организационно, и внутренне отделены от эмпирических исследований, которые даже иначе называются -- демоскопией, изучением общественного мнения. Там этими вещами занимаются разные исследовательские институты. Нам же, в нашем центре, приходится это делать одновременно, поскольку никто, в том числе академическая наука, в России этим заниматься не хочет или боится. Решать поставленные задачи трудно, тем более что мы живем на собственные заработанные деньги -- мы не государственное учреждение и не коммерческая фирма.

-- Эту особенность центра -- попытку соединить эмпирические исследования и общесоциологические теоретические проблемы -- можно как-то соотнести с состоянием и потребностями социологии в России в данный момент?

-- Социология на Западе вырастала из исследований «общества», то есть такой организации людей, их объединений, которые базируются на взаимных интересах или солидарности их членов. «Общество» как тип ассоциации не предполагает отношений господства и подчинения, властного измерения. Только в тоталитарных или авторитарных странах путаются или не разводятся такие понятия, как «общество» и «государство». Социология возникла из необходимости описания и понимания, как действуют или чем мотивированы люди, когда они заключают между собой подобные соглашения (вспомним старое словосочетание «общество «Кузнецов и партнеры» или что-то в этом роде) или занимаются чем-то, что им важно (например, «Общество любителей воздухоплавания» или профсоюз). Социологи на протяжении свыше ста лет во всех деталях изучали процесс трансформации закрытого, иерархического сословного общества в современное рыночное, открытое, демократическое сообщество людей с равными возможностями, тщательно прослеживая развитие подобных систем, их правовую защиту, регуляцию.

В СССР история возникновения социологии совсем другая. Прикладные социальные исследования возникли в начале 60-х годов в условиях застоя, когда в советском обществе был исчерпан потенциал развития, когда у людей ослабли мотивы работать более продуктивно, добиваться чего-то нового, поскольку за этим не следовало никакого признания и вознаграждения. Партийная номенклатура чувствовала, что она теряет контроль над происходящим в стране. Террор резко сократился, и возможностей управлять людьми стало мало, возникла необходимость обратной связи. Нужно было выяснить, какова эффективность управления, прежде всего идеологического.

Поэтому сверху решили, что хорошо бы создать организации, которые могли бы проводить исследования, чтобы помочь власти оптимизировать управление массами. Первыми были исследования падающей мотивации труда, эффективности пропаганды, престижности нужных профессий. И среди прочего были первые, очень драматические попытки исследования общественного мнения, пионером этого был Борис Грушин. Сама идея, что можно изучать реакции населения на те или иные партийные решения, проводимую властями политику, показалась идеологическим надзирателям совершенно еретической и вызывала жесточайшее сопротивление. Практически сразу же возник конфликт между социологами и партийными органами. Начались гонения на социологов, в 1972 году Институт конкретных социальных исследований фактически разгромили, все ведущие специалисты вынуждены были уйти. И на их место пришла серая, но лояльная публика.

Другими словами, сама социология в советское время возникла как государственная наука, обслуживающая власти, но это же означает, что у нее не было собственных задач, а значит, и стимулов для развития. В советской и российской социологии не было за все время ее существования сколько-нибудь значительного открытия. Подобный тип профессионального сознания сохранился, по существу, и сегодня. Есть интересные центры и отдельные исследователи, но их единицы, и они работают именно как самостоятельные, независимые от своих коллег и окружения ученые. Импульс движения возник из таких вот независимых центров вроде нашего, но с конца 90-х годов, с приходом Владимира Путина и зачисткой информационного пространства, они вынуждены были переориентироваться -- либо обслуживать власть, либо заниматься коммерческими исследованиями. В целом ситуация в социальных науках довольно тухлая и неинтересная, поскольку нет реального спроса на знание со стороны общества.

-- Прислушивается ли власть к вашим опросам? Есть ли у "Левада-центра" выход на конкретных представителей власти, стремитесь ли вы к тому, чтобы опросы вашего центра влияли на принятие решений в стране?

-- С властными структурами у нас нет никаких контактов. Мы с самого начала нашей работы старались открывать и предоставлять всем заинтересованным сторонам, публиковать большую часть наших исследований, если, конечно, только это не были заказные эксклюзивные работы. Мы издаем свой журнал -- «Вестник общественного мнения», половина которого отдана статистическим материалам наших опросов.

-- То есть вы не пытаетесь повлиять на власть?

-- У нас нет иллюзий, что можно как-то повлиять на эту власть. Воздействие социальных наук на общество редко бывает прямым, еще реже научные результаты могут быть использованы политиками в собственных целях. Хотя у нас был один пример такого влияния: во время первой чеченской войны мы выяснили, что Борис Ельцин не сможет выиграть выборы, если не будет заключен мир и война не прекратится. Мы предоставили властям данные опросов, и они действительно стали одним из аргументов в пользу решения о временном прекращении военных действий, а затем и заключении мира.

Но вообще наша роль несколько сложнее. Нам важнее понять, что происходит с нашей страной и советским или постсоветским человеком. А понятое, уже как знание, становится частью картины реальности. Понимание -- это уже изменение, которое нельзя отменить, причем гораздо более значимое, нежели те или иные указы или законы. Сегодня наше общество, даже образованная его часть, настолько неразвито, цинично и не приучено думать, что оно, даже если бы его вовсю кормили социологическими данными, не сможет самостоятельно осмыслить и переварить их. Чтобы видеть то, что есть, а не ограничиваться готовыми штампами, необходим не просто интерес, должна быть своего рода этическая, ценностная позиция -- отношение к происходящему, а это трудно, с этим не рождаются, это требует от исследователя собственных усилий. Медленное изменение сознания -- это важная, хотя и не быстрая работа. Опыт последних 15 лет показал, что, как бы ни были либерально мотивированы реформаторы, в силу своего крайне примитивного представления о социальной реальности они упустили очень многое, необходимое для успеха преобразований, так как сами реформы мыслили в духе экономического детерминизма, не оглядываясь на людей.

-- Вы сказали, что нет спроса на такого рода знания. Не последствия ли это такой истории возникновения социологии? Можно ли говорить, что в СССР удалось выполнить задачу формирования «советского человека»?

-- Проектируемого «нового советского человека», как и «общества нового типа», не получилось. Возникло нечто совершенно иное. С тех пор человек несильно изменился, и это отсутствие изменений, в свою очередь, становится условием того, что и общественная система в основных своих чертах продолжает воспроизводиться. Что такое «советский человек»? Это человек, который вырос в условиях репрессивного режима, закрытого от остального мира милитаризированного общества, живущий в условиях постоянно культивируемой угрозы извне и внутренних врагов одновременно. Человек недоверчивый, подозрительный, принуждаемый к искусственному аскетизму и самопожертвованию, которое скоро становится показным и формальным, -- люди не могут все время класть свою жизнь на алтарь власти и Отечества. Его лучшие качества, как он уверен, проявляются во время войны, а к нормальной жизни этот человек плохо приспособлен. На самом деле он вполне к ней приспособился, притерпелся к насилию, бедности, но ценой рабского сознания. Это человек вороватый, так как устойчивость системы была основана на том, что общественное и частное постоянно перетекало друг в друга, лживый, поскольку ему постоянно приходилось изображать из себя советского верноподданного.

Из таких людей и состояло советское общество. Падала производительность труда, потому что есть пределы физического принуждения, сохранялась бедность, пусть относительная. Советский человек -- это бедный человек (во всех смыслах), с невысоким кругом запросов, недоверчивый, разочарованный, апатичный, озлобленный. Из-за того, что ему постоянно недоплачивают, он чувствует себя вправе халтурить, он не будет менять профессию, искать лучшего места, но он будет завидовать всем и относиться соответствующим образом к другим. Сильная зависимость от власти сочетается с лукавством и внутренним неуважением к ней (при внешнем пресмыкательстве). Представление, что блага, права и право распределены в обществе иерархически, не по заслугам, а по статусу, оборачивается тем, что социальный порядок воспринимается как несправедливый, а это снимает с человека всякую ответственность перед другими. Если нельзя получить что нужно своим трудом, то можно получить унижением, через взятку или блат. Поэтому мы и имеем дело с людьми, униженными бедностью, лишенными чувства собственного достоинства и самоуважения.

Если в Европе социология в первую очередь описывала универсальные типы регуляции -- этику, рынок, демократию, право, мораль, пытаясь понять, что движет людьми, когда они создают те или иные формы самоорганизации (городского самоуправления, занимаются благотворительностью, волонтерством), то у нас приходится заниматься ксенофобией, коррупцией, политическим манипулированием. Последнее, кстати, основной предмет нынешней российской социологии -- обеспечение массовой поддержки новой номенклатуре.

Наш российский человек не представляет, что может быть другая жизнь, он с большим недоверием и скепсисом встречает всякие проекты переустройства, отсюда такая ненависть к реформаторам, полное неверие в их благие намерения. Даже Жириновский не вызывает такого отчуждения. По нашим данным, россиянин доверяет двум вещам -- лично президенту (что означает глубокое недоверие к остальным властным институтам) и церкви как к суррогату морального авторитета.

-- Почему «советский человек» не изменился за постсоветский период?

-- Когда мы начали исследования, казалось, что молодые, более образованные жители крупных городов будут локомотивом, который вывезет страну, они обладали энергией, инициативой, прозападной ориентацией, меньше были склонны к насилию и нетерпимости к иному образу жизни, мысли.

Прошло 15 лет, эти люди обзавелись семьями, у них появились дети. И мы с некоторым изумлением увидели, что человек вписывается в ту же реальность, теряя юношеский романтизм. Можно сказать, «обыкновенная история», но почему же эта история оборачивается только такой стороной? Конечно, это не случайно, было несколько кризисов, в середине 90-х годов резко упал жизненный уровень, люди лишились ориентиров, их надежды оказались иллюзиями. Но это же значит, что у них самих, в обществе в целом не оказалось тех сил, которые могли бы задать другие ориентиры, идеалы и мотивы, сплотить людей, пробудить в них мотивацию к другой жизни. Дело не просто в очень ограниченных и слабых человеческих ресурсах, но и в том, что типичной реакцией на собственную несостоятельность стало распространение примитивного нигилизма и равнодушия, ерничанье по поводу прежних идеалистических порывов и надежд, в том числе ценностей советского времени, «нового человека». Энтузиазм строительства нового общества, которое оказалось чудовищной самоедской системой, через поколение-два дал тяжелое похмелье в виде мелкого цинизма и малодушного разочарования. Этому ведь не учит никто, это опыт, который воспроизводится всеми. Две трети россиян сейчас говорят при опросах, что людям нельзя доверять.

-- А в каком сегменте общества должны были появиться эти новые силы?

-- Такие силы не могут появиться извне. Возможно, это при других условиях могла бы быть новая российская элита, вносящая образцы другой жизни, способная рационализировать проблемы общества. Я имею в виду элиту в широком смысле, не нынешнюю правящую номенклатуру, просто более образованные, квалифицированные группы людей с более широким кругозором, информационными источниками.

Дата/Время: 17/01/07 00:48 | Email:
Автор : Би-Би-Си
| Изменить | Удалить
сообщение #070117004854
BBCRussian.com: Почему в ХХI веке люди продолжают взрывать друг друга?

Андрей Кураев: У меня нет списка людей, которых хотелось бы замочить в сортире, так что мне не вполне понятна логика тех, кто готов убивать. А вообще, Эммануил Кант сказал, что из кривого дерева, из которого сделан человек, вряд ли можно выстругать нечто вполне прямое. На наших глазах рушится фундаментальный миф эпохи Просвещения, будто можно создать в социальной лаборатории нового гомункула, лишенного, в частности, чувства ненависти. Для меня, как религиозного человека, это в какой-то мере радостно. Если человек не может своими силами себя изменить, значит, есть повод обратиться к Творцу.

BBCRussian.com: Выходит, насилие и ненависть будут всегда? Вы пессимист, отец Андрей?

Андрей Кураев: А христианство изначально несет довольно пессимистическую весть. Это религия спасения. Спасают там, где есть чрезвычайная угроза. Весть христианства о том, что опасность людям исходит от них самих, и от нее нас нельзя спасти меньшей ценой, чем смерть самого Бога. Если бы удался советский эксперимент и появился новый исторический тип человека, если бы удался либеральный эксперимент и возник массовый тип светского добродетельного героя, это означало бы ненужность моей веры в Бога как Спасителя.

BBCRussian.com: Люди часто оправдывают насилие и убийство словами "священная война". Может ли война быть священной?

Андрей Кураев: Смотря за что воевать. Великая формула Цицерона "За очаги и алтари!" - вот формула священной войны. У современного общества нет основания считать себя более гуманным, нежели общество эпохи крестовых походов. Я считаю, что единственно допустимый тип войны, - это война за веру, а не за нефть или искоренение наркотрафика.

BBCRussian.com: Бин Ладен говорит, что воюет за веру. Значит, его война священна?

Андрей Кураев: Честно говоря, я не знаю, за что воюет бин Ладен, и существует ли он вообще. Однако тут есть реальная проблема асимметрии противоборствующих сил. По крайней мере, часть людей, воюющих с нами в Чечне, убеждены, что борются за веру. В то же время вряд ли кто-нибудь из федералов считает, что находится там ради своей веры. Это интересный феномен в истории России и Запада: односторонняя религиозная война, когда одна из сторон считает, что ее действия сакральны, а другая себя так не оценивает. И очень непростой вопрос, можно ли выиграть в такой войне.

BBCRussian.com: В чем причина нынешнего состояния нашей цивилизации? В какую сторону мы движемся?

Андрей Кураев: В ее сегодняшнем виде наша цивилизация обречена. Но я должен сказать, что православные христиане и не считают ее "нашей". По ряду ключевых вопросов, особенно в том, что касается семьи и сексуального поведения, позиция православных христиан совершенно идентична с позицией правоверных мусульман. Много аспектов голливудского стиля жизни одинаково не нравятся верующим иудеям, верующим мусульманам и верующим христианам. Нам одинаково больно в этом обществе жить.

Это миф, будто речь сегодня идет о противостоянии креста и полумесяца. Нет креста! Нет христианской цивилизации. Она совершила самоубийство. Та же Франция успешно борется со своим христианским наследием более 200 лет, начиная с эпохи энциклопедистов.

Цивилизация воинствующего гедонизма и нигилизма - тупиковая. Это, скорее, болезнь человечества. Она исчезнет, как исчезла аналогично мыслившая Римская империя. Не из-за недостатка мудрых администраторов, великих императоров и генальных философов, а потому, что римские матроны решили, что комфорт для них важнее, чем труд по рождению детей и воспитанию воинов.

Кстати, римляне пытались проводить похожую политику - пускать к себе варваров, заселять ими пустующие земли, поручать им охрану своей империи. Все повторяется!

Можно какое-то время продержаться за счет технологического преимущества. Но точечные удары можно наносить по Багдаду, а по Парижу как наносить точечные удары?
Дата/Время: 15/01/07 16:22 | Email:
Автор : Михаил Малахов
| Изменить | Удалить
сообщение #070115162201
Недавно к нам на станцию Скорой Помощи зашли два православных монаха (так они себя назвали) и предложили разные товары - изображения святых на камне. Это были какие-то небольшие полированные плоские камни тёмного цвета с ликами Девы Марии, Николы-Угодника и др. Стоили эти поделки от 200 до 1500 р.
И вот что они рассказали о своей продукции:
Икона Дева Мария - Семистрельница. Её надо вешать напротив входа в комнату. Тогда она разглядит всех недобрoжелателей и нашлёт на них порчу.
Икона Николы Угодника, покровителя путешествующих. Его нужно вешать в машине перед лобовым стеклом, но не лицом в салон, а лицом на улицу, чтобы Никола следил за дорогой и предотвращал аварии.
Все иконы нужно каждые 3 месяца заряжать, трижды опустив в святую воду. Многие медики приобрели эти иконы.
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299
Новое сообщение
Автор сообщения :
Email автора :
Введите текст на картинке :
Текст сообщения
Слать все сообщения из темы на указанный email