Свободный форум

Изменить тему | Удалить тему |
Написать новое сообщение
Сообщений в теме : 1492
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299
Дата/Время: 23/04/08 10:03 | Email:
Автор : Eisenhorn
| Изменить | Удалить
сообщение #080423100357
УГРОЗА КАСТОВОСТИ В НАШЕМ ОБЩЕСТВЕ

Андреас фон Эйзенхорн

Проблема, к которой мы собираемся обратиться, возникла не сегодня, но лишь теперь она способна вызвать в обществе действительно острые переживания и становится крайне трудно обсуждать ее в спокойной академической или церковно-дискуссионной обстановке. Между тем необходимо именно это, ибо в противном случае просто нет шансов разрешить крайне неприятный и запутанный вопрос. При попытке оценить любые учреждения или поведенческие тренды, тем более религиозно и политически значимые, если это вообще становится предметом анализа, необходимо очистить обсуждаемую тему от различных предубеждений, которые могут быть следствием как индивидуальных, так и коллективных страстей, в противном случае наши суждения станут предвзятыми и говорить о возможных изменениях ситуации станет бессмысленно. Необходимо также иметь ясные понятия о проблеме по существу, то есть не только в связи с достаточно известными фактами из истории религий и традиционных обществ, но и в соотношении со складывающейся сегодня социальной системой, а также с учетом вечных и всегда присутствующих факторов развития человеческого общества.
Следует, наконец, рассмотреть дополнительные обстоятельства, сыгравшие свою роль в затемнении обсуждаемой темы, при котором она воспринимается как имеющая отношение преимущественно к далекой от нас во всех смыслах Индии и не имеющая практически никакой связи с нами. Необходимо отвергнуть ложные, упрощенные толкования, вошедшие в обиход благодаря секулярной западной социологии и, увы, подхваченные определенными кругами русского общества, которые сами имеют искаженное восприятие ситуации и формируют его вокруг себя. Мы имеем в виду прежде всего концепции традиционного общества как естественного состояния, якобы подвергаемого искажению при определенных условиях развития культуры, в частности, христианской (таковы, например, амбициозные и безграмотные рассуждения С.Кара-Мурзы о гражданском обществе и протестантизме). Такие концепции исходят из того допущения, что иерархическое устройство социума с принципиальной несвободой в отношении выбора людьми своей профессии, жизнеустройства и судьбы есть явление нормальное, и снабжают устроителей общества подходящей «доктриной» для оправдания их притязаний, не имеющих к жизненно важным интересам национального большинства, мягко говоря, никакого отношения.
Ошибка, сформировавшаяся здесь из критики как либерального, так и марксистского дискурса, состоит в том, что в любую альтернативу традиционного (сословного или кастового) общества закладываются отталкивающие черты социал-дарвинизма и вообще старого буржуазного менталитета XVIII – XIX вв. Предполагается, например, что русское крестьянское большинство предреволюционной эпохи отторгло не это разрушавшее экономику страны безобразие, а вообще любые формы гражданской и личной свободы. Тем самым российскому обществу наносится двойной удар: и через само оправдание советского тоталитаризма с его зверской жестокостью, прежде всего по отношению к европейцам, и через предоставление тем, кто действительно не желает России добра, обильного материала для спекуляций на тему о «рабстве русской души».
Надо видеть, что складывающаяся ситуация двухслойна и имеет различные мотивации. Прежде всего, в России есть религиозные люди, в основном православные или мусульмане, заинтересованные в возрождении средневековых идеологий и институтов в полном объеме и постепенном устранении из общества всего, что, на их взгляд, является постпросвещенческим злоупотреблением. С другой стороны – существует полностью противоположная им интеллигентская психология, являющаяся следствием профанного образования и материалистической западной лженауки XIX – начала ХХ века. Этот, в ситуации растущих постиндустриальных перемен уже немногочисленный слой общества продолжает подвергать другую группу злобным нападкам как носительницу новомодной тотальной идеологии, несовместимой со свободой, культурой, прогрессом, правами человека и т.п.
Обе социальные онтологии являются на самом деле очень жесткими. Первая из этих позиций, даже если она неверна в оценке современности и заблуждается относительно предлагаемых средств оздоровления социума, по-своему весьма последовательна и редко допускает возможность диалогов и компромиссов. Она исходит из серьезного иудео-христианского убеждения в греховности человека и фундаментальной необходимости его «исправления» посредством теономных учреждений, значение которых ее противниками целиком отвергается. Сторонники же светского Просвещения уверены, что человек по природе добр и автономен и что всякая попытка отвергать это есть насилие, глумление над личностью, вытекающее из поработившей его социальной архаики; всякий возражающий, а тем более пытающийся выйти из системы соответствующих социокультурных требований (по любым мотивам) становится в этой среде нерукопожатным человеком. Отметим сразу, что мы не собираемся отрицать того, что христианский антропологический пессимизм действительно мог при злоупотреблении им содержать потенциал насилия, однако делать отсюда такие выводы, которые обычно делает либеральная интеллигенция, некорректно, это просто превышает уровень ее знаний и религиозного опыта. В результате отбрасывается и хорошее и плохое и общество не учится ничему.
Однако аргументация и той, и другой сторон остается неглубокой. Поскольку мы находимся в глобальной социальной атмосфере, сформированной уже без средневековой модели христианства, восстановления традиции в прежнем виде, как и укрепления родоплеменных связей и сакральных политических институтов там, где они почти разрушены, ждать не приходится. Безрелигиозная модель общества также никогда не удовлетворит большинство людей. Компромисс же между тем и другим, в котором и живет большая часть номинально православной интеллигенции, порождает опасную самоуспокоенность, причем дурной пример, как и во всех случаях, заразителен.
Наконец, ситуация еще усугубляется довольно распространенным частичным усвоением консервативными кругами совершенно профанических интеллигентских вкусов и способов социального поведения – что формирует так называемый «православный постмодернизм» с его малозаметным размыванием всех традиционных ценностей. Здесь люди вообще не понимают, что христианский храм (любой!) не подлежит заполнению модными интеллектуальными изделиями секулярного производства, а требовать, с опорой на религию, от людей, чтобы они сами оправдывали свой низкий социальный статус – это в любом случае нравственная мерзость, а если она исходит от благополучных членов общества – то это еще и лицемерие.
Однако переходим к сути дела.
На фоне крупномасштабных постиндустриальных сдвигов в характере труда и власти сегодня широко распространяется представление, что характерная для многих традиционных обществ система наследственных профессий или, по крайней мере, наследуемых инвариантов деятельности и уровней образования соответствует самой природе человека и не может не проявляться на практике. «Гораздо лучше человеку выполнять свои обязанности несовершенным образом, чем обязанности другого – совершенно. Лучше изведать неудачи, исполняя собственный долг, чем выполнять чужой, ибо следовать по чужому пути опасно» (Бхагавад Гита 3.35). Христианские идеи равенства людей перед Богом, достоинства любого честного труда и образа жизни, при таких условиях просто теряют смысл, превращаются в оправдание деиерархизации, «смесительного упрощения».
Какими могут оказаться социальные последствия такого поворота? Существуют ли вообще наследственные различия в способностях и талантах? Если да, то не только сословия, но и касты – явление нормальное и закономерное, более того, отказ от них – это сведение человека к чисто материальной, животной природе и интересам. В любом религиозном обществе, убежденном, что со смертью не все кончается, это соображение способно взять верх над всяким другим. В обществе нерелигиозном – оно может стать принципом упорного сопротивления критически настроенного меньшинства оскотиниванию и бюргерскому гедонизму.
И тем не менее в социальной онтологии трудно найти более значительное противоречие, чем между иерархической перспективой традиционных обществ и стремлением христианства через дары благодати смягчить и облагородить неизбежное природное неравенство людей. Это не просто разница акцентов. Естественные религии строятся на человеческих различиях, монотеистические – на общности природы и ценностей. Такая дихотомия в принципе неснимаема, и хотя в самых эгалитарных религиозных формах, таких, как радикальный протестантизм, есть свои моменты иерархии, а в самых иерархических присутствуют некие инварианты равенства – серьезнейшее противоречие в социальном устроении остается. В иудео-христианском мире человек может подняться по социальной лестнице или, при определенных ситуациях, наоборот, скатиться по ней; в религиях Индии это практически полностью исключается, так как принадлежность к наследственному профессиональному сообществу здесь определяется фактом рождения и предполагается, что для ее изменения необходимо ждать смерти и перевоплощения. Легко объяснить крайнюю стабильность таких обществ и одновременно – их прогрессирующее научно-техническое отставание и хрупкость перед природными и социальными катастрофами. Но и в более мягких вариантах закрытых обществ, таких, как византийское, родовая перспектива, несомненно, позволяла части людей сохранять покой и чистую совесть, но закрывала сами возможности развития для большинства.
Есть ли природные человеческие склонности, с которыми прямо или косвенно связана социальная стратификация? Еще античное христианство, по крайней мере начиная со св. Иринея Лионского, обоснованно отвергло платонический антропологизм и его политические выводы, как и позднейшее гностическое деление людей на «пневматиков», «психиков» и «соматиков» - поскольку увидело здесь попытку закрепить наследственную стихию власти, а значит, полную противоположность евангельскому обетованию нищим и униженным мира сего. Не существует ни людей, полностью отрешенных от всего земного, ни людей, целиком погруженных в него и по этой причине лишенных надежды на спасение. Разумеется, классический кальвинизм не допускает всеобщей возможности спасения, но при этом (если иметь в виду зрелое богословие, а не человеческие злоупотребления) Божественное избрание здесь мыслится как целиком суверенное и благодатное, никак не связанное ни с расой, ни с сословием, ни тем более с профессией или положением человека в обществе. Попытавшись опровергнуть этот явный религиозно-исторический факт, М.Вебер в итоге только запутался в грубых противоречиях и произвел отвратительную хулу на европейскую культуру и историю, впоследствии очень дорого обошедшуюся его соотечественникам. Если что-то ему удалось доказать – то лишь то, что послелютеровская Реформация перестала воспринимать экономическую стабильность, достаток и законную прибыль как нечто заведомо греховное и позволила избавиться от подобного нездорового аскетизма, имевшего в истории христианства не библейское, а как раз оккультно-гностическое происхождение. На самом деле для христиан, в отличие от дуалистов, греховны ложные приоритеты, а не материальное измерение жизни как таковое.
В христианской этике человек вправе сам выбирать профессию, в том числе и руководствуясь материальными соображениями - хотя и нельзя ставить во главу угла только их. Необходимо понять, что честь народа, культуры, общины, профессионального сообщества – это принцип, который, во-первых, никак не связан с плоским процветанием (и, как показал даже Шпенглер в «Годах решений», может быть вполне противоположен ему!), а во-вторых, что важнее, может и должен быть надежно защищен без противного Евангелию плотского аристократического и родоплеменного чванства, которое не более вытекает из человеческой природы, чем патриархальное унижение женщины или ребенка. И уж в любом случае никак не совместимо с христианскими ценностями презрение интеллектуалов к людям рутинного труда, которое сродни психологии античной или еврейской постхристианской элиты (и то не всегда!), но никак не Апостолов и мучеников.
Между тем такую психологию, как ни парадоксально, легко встретить и в максимально консервативных, и в самых либеральных кругах. Удивляться, впрочем, нечему, поскольку эгалитарное измерение христианства вообще никогда не воспринималось на Востоке – который смог формально подчиниться Церкви лишь при ее существенном отказе от собственно «христианского в христианстве» и обрастании уродливыми политизированно-профаническими придатками, по всем параметрам глубоко чуждыми евангельскому духу. Юлиус Эвола полагал, что это перерождение постигло скорее не православие (которое он, впрочем, знал слабо), а католицизм с его сильным властным, а не министериальным измерением в самой церковной структуре. Видимо, эта оценка является либо неточной, либо вообще неверной, поскольку отсутствовавшие у Эволы и фашистов системные знания о культуре Византии позволяют утверждать, что имперский архетип воцарился именно там, тогда как католицизм, по крайней мере, до его предреформационного кризиса оставался гораздо более верным антигибеллинскому духу изначального христианства. Поразительно, что подобные вещи воскресают сейчас в радикальных кругах США в виде «федерального видения», по всем параметрам больше напоминающего вестернизированное русское православие XIX в., чем кальвинизм и вообще протестантизм. Фанатичные сторонники этого движения не понимают лишь, что при своем маловероятном успехе они могут просто воспроизвести все социальные противоречия, которые в истории уже привели к самой страшной антихристианской революции.
То, что все это вообще надо доказывать – пример крайней испорченности современного постхристианского общества. Ситуация, при которой в браки обычно вступают люди примерно одинакового образования и профессионального уровня, а их дети со временем вынуждены заниматься тем же (в лучшем случае под угрозой остракизма, в худшем – полного обнищания и криминализации), показывает действительно страшную вещь: «прогресса» здесь нет, многовековое номинальное господство христианских ценностей в ряде стран не пошло впрок. Ясно также, что этот процесс выгоден только правящей бюрократии и Третьему миру, поскольку он закрепляет власть государства над обществом (особенно если это государство постепенно перерождается в этнически чужеродное образование), приниженное положение целых профессиональных сообществ и не дает значительному количеству людей никакой возможности подняться из нищеты. Сплоченные же группы иммигрантов, как правило, руководствующиеся моралью, далекой от христианской, будут из такого общества вить веревки.
Может быть, фундирующие социальную стратификацию различия являются скорее психологическими и экзистенциальными, чем собственно социокультурными? Нет, для протестанта и это не убедительно. По Гегелю, человек, глядящий в глаза реальной опасности, имеет внутренний потенциал господства, а не способный преодолеть страх смерти - по природе является рабом. Ясно, что это идеал, диаметрально противоположный христианству, для которого уверенность в спасении и будущей жизни является основанием для менталитета добровольного служения, а не господства. Только назревшие грубые искажения евангелического сознания в немецком обществе начала XIX века позволили принять такого рода языческую реакцию за «культурпротестантизм».
Мы уяснили степень размывания христианских ценностей в результате развития в постиндустриальном мире нетрудового образа жизни, богемного культа творчества и неоязыческого презрения к людям, остающимся в границах экономической мотивации и гражданского общества. Если сейчас не найти средств против этой разрастающейся эпидемии, то в конечном итоге, при безудержном, никак не контролируемом Церковью и традиционными религиями росте психотехники и генной инженерии сословно-кастовые различия будут закреплены биологически – что похоронит христианскую систему ценностей без следа. В плане библейской эсхатологии такое положение дел несомненно означает грядущую катастрофу и скорый Страшный Суд.
Но, по вескому слову Гельдерлина – где опасность, там и надежда на спасение. И Церковь, собирающая вокруг себя сообщество критически мыслящих личностей, не будет закрывать глаза на наметившиеся опаснейшие тенденции – что единственно дает надежду на их преодоление. Христианский долг – сопротивляться размыванию заложенной в Евангелии системы ценностей, пока смертельная угроза для всех основ нашего общества созреет вполне.
Дата/Время: 13/04/08 15:28 | Email:
Автор : Eisenhorn
| Изменить | Удалить
сообщение #080413152833
ВОПРОС О ЖИЗНИ И СМЕРТИ НАШИХ НАРОДОВ
Андреас фон Эйзенхорн

За последнее время мы стали свидетелями серьезных сдвигов в христианском сообществе, имеющих место на фоне крайне обострившихся этнополитических проблем в Европе. Эти сдвиги обозначаются такими необычными процессами, как диффузия традиционных для европейского Запада мировоззренческих схем в иные культуры, для которых прежде эти схемы не были характерны – таково, например, развитие русского и украинского кальвинизма. Подобные конфессии отличаются большой социальной активностью и стремлением найти свои, последовательные и серьезные, ответы на проблемы истерзанных непрекращающимся кризисом посткоммунистических обществ.
Главную роль в таком прочтении евангелического христианства играет идея изменения (реформации) мира, и здесь возникает ряд крайне непростых вопросов. Каким образом это изменение может осуществляться? Не будет ли оно противоречить целостному христианскому мировоззрению? Проще говоря: нужна ли верующим земная надежда независимо от небесной, тем более, если она может осуществиться за счет нового обмирщения и порабощения Церкви?
Христианский мир уже столкнулся с этой огромной дилеммой. Думается, мало кто будет отрицать, что современная эпоха впитала связь тоталитаризма с модерном как в первоначальной, так и в позднейшей («империалистической») форме. Однако является ли современный глобализм лишь формой прежнего тоталитаризма? Если нет, то какие события и идейные сдвиги вызвали подобную трансформацию, и каким образом она происходит? Не сыграли ли здесь зловещую роль французский постмодернизм, мультикультурализм и антиколониальный дискурс? Крайне важно выяснить, в чем природа возникшей трансформации и каковы ее последствия, что произошло на пути от модерна к постмодерну, в том числе в христианском богословии?
Сейчас, однако, не время обсуждать отвлеченные чисто исторические темы. Проблема состоит в факте НАЧАВШЕГОСЯ ФИЗИЧЕСКОГО УНИЧТОЖЕНИЯ НАШЕГО НАРОДА системой, возникшей как плод слияния антихристианского большевизма и постколониального Третьего мира. Не в унижении, дискриминации или различных формах угнетения – а в ГЕНОЦИДЕ русских и всех белых европейцев просто потому, что они европейцы. Левые и коммунисты не признают такую постановку проблемы, считая, что природа происходящих в России жутких процессов или чисто социальная, или же вытекает из культурно-исторического противостояния России и Запада. Я не думаю, что это так, в противном случае нечто подобное имело бы место еще век назад, когда хлипкая российская крестьянская экономика впервые затрещала под натиском внешнего рынка. Разумеется, я ни в коем случае не собираюсь снимать вины за происходящее с секулярного западного мира, который допустил разложение европейской цивилизации и которому плевать (пока еще) на последствия разгула этого зла в РФ.
Не приходится сомневаться в том, что в течение уже многих десятилетий постмодерн создает соответствующую атмосферу и умонастроения, при которых европейцы как таковые становятся лишним на земле – то как «угнетатели», то просто как люди, труд которых слишком дорог для того, чтобы мировая экономика могла им воспользоваться. Долгое время лично я считал, что это присуще только России с ее исторически (а может быть, и этнополитически) сложившейся антигражданской психологией – но когда я попадаю на родину Уленшпигеля, я вижу ТО ЖЕ САМОЕ: с одной стороны, нашествие иммигрантов, причем таких, которые открыто презирают приютивший их великий народ, с другой – обыдиоченные либеральными коммуникациями массы, охочие до дармовщинки и «легкого труда», которого, как известно, не бывает в природе, и фанатичная, но практически безнадежная борьба националистов с исламизацией и деевропеизацией общества.
Но даже если мы будем считать, что основные факторы деевропеизации являются чисто социально - экономическими, традиционных марксистских или веберианских объяснений будет заведомо недостаточно. Множество факторов свидетельствует о том, что эта деевропеизация, как и советское зверство в Восточной и Центральной Европе на исходе Второй мировой войны, есть результат и кульминация ложных толкований христианства. Хотя идеология большевизма имела, главным образом, атеистическую направленность, плодородную почву для нее подготовили многие века насаждавшейся в православном мире ненависти к Западу – которое создало соответствующую атмосферу, позволившую лидерам РПЦ МП плевать сначала на сталинский геноцид где-нибудь в Восточной Пруссии, Галиции или Закарпатье, потом – на готовящееся «окончательное решение европейского вопроса».
Нет сомнений, что значительная часть населения Восточной, Центральной и даже Северной Европы рассматривает резню 1945 года как кульминацию их унижений и гонений со стороны православной России. Эти люди видят в своем восточном соседе (часто не исключая и не менее страдавших от насилия с обоих сторон российских евреев), как правило, брутальную жестокость и христофобскую злобу, сравнительно немногих православных верующих относят к жертвам СССР и уж совсем немногих россиян воспринимают как хотя бы сочувствующих к их беде. После всего случившегося и особенно после начавшихся в России процессов им еще труднее поверить в нравственную состоятельность православия, чем многим евреям после Освенцима – в адекватность христианства вообще.
Антизападное наследие православной цивилизации не является каким-то случайным или периферийным ее компонентом. Оно не может быть отброшено лишь как следствие пережитков язычества (которых, увы, хватает и на самом Западе) или как следствие чисто социальных и геоэкономических проблем. Именно в православном богословии есть идея разрушительной, демонической природы всего европейского, которая играет решающую роль в возбуждении ненависти толпы. Откровенно нелепые представления – вроде того, что западноевропейцы «утратили чистоту расы» и этнически смешались с не менее ненавистными евреями – служат здесь, видимо, лишь в качестве громоотвода. Суть дела в другом – в недавно подмеченном американцем Д.Ферберном квазимаркионитском противопоставлении страдающего Христа Христу прославленному, а также «жестокого ветхозаветного Бога» католиков и протестантов «любящему Богу» православия (что особенно распространено, однако, не в сильно вестернизированной пока еще России, а в Греции – достаточно вспомнить дикие антизападные эскапады Иоанна Романидиса).
Антиевропеизм, отношение к которому сегодня стало столь терпимым, является обратной стороной именно этой ложной, извращающей элементарные христианские понятия христологии и сотериологии. С богословской точки зрения эти заблуждения развивались неотрывно от урезания и искажения библейских фактов об Иисусе Христе и Его Церкви. Восточное постконстантиновское христианство провозгласило, что упование Церкви исполнилось в Империи. Поскольку христианский Запад относился к этой идее с осторожностью, а затем и вовсе отверг ее, Восток вступил в жесткую полемику, выдвигая собственные притязания на исполнение евангельской истины.
В основе этого спора лежит коренное различие в понимании природы христианства. Латинская мысль всегда рассматривала Христа как страдающего Слугу Ис.53, тогда как для Востока Он прежде всего прославленный Царь и Победитель, а Его страданиям и смерти отводится сравнительно меньшее место. Соответственно эсхатологический триумф Церкви стал рассматриваться как воплощенный в воле к власти и в имперском государстве, а мессианская миссия Иисуса подверглась реинтерпретации с упором на Его победу, что имело уже очень мало общего с верой мессианских евреев и ранних христиан. Такого рода притязания были не просто неприемлемы, а абсолютно непостижимы для латинского мира, который уже «объелся» имперским духом до отвала – в результате чего еще задолго до раскола христианская миссия столкнулась с тупиками (так, Византия не смогла христианизировать Венгрию) и в Церкви появилась язва опаснейшего кризиса. Реально существовавшие причины различий между восточным и западным христианством практически не обсуждались, поскольку растущее несогласие во взглядах на природу Царства Христова отошло на второй план перед куда более земными взаимными обвинениями и отчуждением двух общин.
Сказанное, впрочем, еще не объясняет вполне, почему несогласие с другой традицией в христианстве воспринимается столь болезненно. Если я не разделяю чьих-то взглядов на дело Христа, это еще не значит, что из этого автоматически вытекает очернительство и агрессия. Я полагаю, что главная трудность состоит даже не в христологии, а в сотериологии и фундаментал-теологии. На протяжении многих веков в восточном христианстве (как в собственно православии, так и в неортодоксальных церквах Востока) присутствует представление, согласно которому в результате изначального греха наследуется не вина Адама, а последствия его греха, которыми являются тление и смерть. Поскольку через грех Адама человеческая природа онтологически «заболела», стала смертной и тленной, то естественно, что и каждый человек, будучи неотделимой частью этой природы, не избегает царствующего в ней тления. Кроме того, с тлением и смертью неразрывно связаны и все грехи и страсти. Следовательно, смерть является не только результатом греха, но и его причиной. Последнее понимается в том смысле, что по причине тленности и смертности, наследуемой нами от наших родителей, развиваются всевозможные страсти, и именно по причине смертности мы впадаем во множество различных грехов. Смерть - это не наказание Божие за грех, а плод и результат греха Адама. Под определением "смерть" разумеется удаление и отлучение человека от Бога, ибо Бог и есть истинная жизнь. Таким образом, удаляющийся от истинной жизни, то есть от Бога, умерщвляет сам себя и умирает.
Однако западноевропейское богословие небезосновательно считает, что смерть - это наказание Божие человеку за его вину, а наследование смерти всем человеческим родом - это наследование этой вины. Находясь под влиянием богословия блаженного Августина, «латиняне» и тем более северные «варвары» смотрят на смерть как на результат решения Бога считать все человечество виновным, как на всеобщее наказание за грех, сотворенный Адамом. Но, по рассуждению греческой апологетики, на основе таких взглядов необходимо прийти к выводу, что виновником смерти является Сам Бог. С этим неразрывно связана и концепция Божественного суверенитета, согласно которой дьявол - это не более чем орудие Божие в исполнении Его решения наказать греховный человеческий род. Естественно, с православной точки зрения западное богословие в этой перспективе не может правильно истолковать ни цель воплощения Христова, которое стало упразднением власти дьявола и смерти (Евр.2:14), ни цель таинств и всей христианской жизни вообще. Для православия западное богословие клевещет на Бога, воспринимая Его как деспотичное, жестокое существо.
Православная традиция стремилась обосновать свое понимание мессианства, реинтерпретируя Писание и предание в имперском духе. В рамках подобного экзегезиса отрицалась сама способность Запада к истолкованию Писания и церковной традиции. Латиняне, оказывается, изначально были вероотступниками чуть ли не хуже «жидов», а их учителей отличала духовная слепота и неверие. Называя вещи своими именами, христианский Восток вознамерился (причем вопреки своим же настойчивым декларациям об универсальности искупления!) показать расовую отверженность европейцев, - с тем чтобы доказать правильность собственной доктрины и обосновать свои притязания на права имперского наследства, то есть власти над сим миром вместо чересчур «западного» Царства, которое не от мира сего. Согласно подобной идеологии, имперская Церковь есть единственный наследник апостольского преемства, а Империя – единственное законное мировое правительство, все остальное либо должно подчиниться, либо подлежит физическому уничтожению. Запад же, утратив римскую мантию, наследует все, что в его дохристианской истории представляло собой зло и вероотступничество, над ним тяготеет проклятие, и ему уготовано падение и унижение до конца времен, пока он не вернется в «православие» и не признает свою неискоренимую некультурность и порочность. Лишившись предполагаемого полноценного истолкования дела Христова, западноевропейцы необратимо утратили статус народа Божия, обрекая себя также на подчиненное положение по отношению к Империи.
В рамках подобных воззрений оказалось не просто невозможно с уважением относиться к западноевропейской духовности культуре с ее фундаментальными понятиями чести, долга, права и свободы. Выдвигая такого рода обвинения, горе-христиане фактически поставили перед собой грандиозную и неблагодарную задачу: доказать, что кризис Запада есть не промыслительное испытание веры, а результат его отвержения Христом, означало полностью перевернуть с ног на голову все фундаментальные установки христианства, объявить, что в перспективе воли к власти несение креста и скорбей не имеет смысла, а надежда христиан – не на Небе, а на земле. При этом эксклюзивистская позиция порождала также активную прозелитическую деятельность. Чтобы византийская миссия оставалась жизнеспособной, западное христианство следовало рассматривать как религию греховную, демонизировать ее. Самое же удивительное, что подобные выпады сегодня не только не находят отпора – они садомазохистски превозносятся в современном деградирующем западном христианстве с его индоктринированным комплексом вины по отношению к православию и к постколониальному миру.
Однако когда Европа милостью Божией стала выбираться из кризиса, а звезда Византии начала склоняться к закату – такое положение дел было воспринято как вовсе нетерпимое. И вот здесь в сочетании с постимперским сужением культурно-исторической базы восточного христианства появляется самый опасный аспект православного антизападничества: его этнизация, перенесение имперских привилегий с космополитичной Византии на узконациональное государство с четкими расовыми приоритетами – Московскую Русь. Здесь вспышки жестокости и насилия уже не удавалось сдерживать церковной политикой, требовавшей хотя бы минимальной ответственности за инциденты типа погромов 1146 года, когда множество живших в Константинополе итальянцев были просто растерзаны византийской чернью (этот факт не следует забывать при оценке обстоятельств IV крестового похода, кстати, насилие в Византии было осуждено папой Иннокентием III). За всю мировую историю ни одна держава не осмелилась затеять резню единоплеменного и по большей части единоверного народа из-за того, что часть населения перешла в католичество – а именно это было подоплекой всех нападений Москвы на Великое княжество Литовское. В плане дальнейшего исторического развития это отторжение Западной Европы имело самые тяжелые последствия: совершенно неудивительно, что в процессе секуляризации такая позиция переросла уже в самый низменный биологический расизм по отношению к близким этнически и культурно народам. Зверства большевиков в Восточной и Северной Европе, причем еще до частично спровоцированного ими же нацистского геноцида на оккупированных территориях – абсолютное тому доказательство, которое грозит повториться.
Все это, хотя и крайне непопулярно при сложившейся геоэкономической и этнополитической конъюнктуре, тем не менее хорошо известно, на эту тему существуют неплохие книги (например, «Крах Третьего Рима» украинского историка Романа Кися). Однако ни один заинтересованный в теме автор не попытался показать, почему сотериологические разногласия заставляли видеть в конкурирующей цивилизационной модели не просто греховные, но сатанинские черты – что порождало очернение и демонизацию этнически родственных народов. Это воплощение многих веков порочного, противоречащего основаниям христианства учения и практики, серьезного изменения которых не предвидится. По крайней мере, пока со стороны Москвы не будет высказано четкого и недвусмысленного осуждения этого омерзительного явления, очень мало из сказанного и сделанного европейски мыслящими православными будет иметь какой-либо вес. Западная же Европа также не может оказывать доверия, пока ее «стратегические партнеры» не откажутся от этой, по сути, неоязыческой демагогии или по крайней мере не приструнят ее.
Получив позорные уроки исторических поражений, мы должны прийти к выводу о насущной необходимости пересмотра нашего наследия, в особенности касающегося экуменизма. Не только русское православие должно признать свою ответственность за демонизацию западноевропейцев и воспитание отвращения к ним – виноваты оказались прежде всего мы сами, когда стали это позволять. Затем этот порожденный христианским Востоком миф обернулся против самих православных – когда нацисты сделали «иудаизированную» Россию козлом отпущения. Необходимо вникнуть в сами истоки и следствия мифов, встречающихся и сегодня, в особенности в проправославных кругах нынешней Европы.
Еще одним одиознейшим результатом искажения христианской антропологии на Востоке является развившееся там еще на выходе из античности (и перешедшее из Византии в европейский неоязыческий Ренессанс) представление о творческом предназначении человека и низменном характере рутинного труда, которым якобы должны заниматься только инородцы и рабы. Необходимость в рутинном труде – это не наказание Божие за человеческий грех, которое касается всех людей, а свойство людей, низших по природе. Нечего и говорить, насколько это представление противоречит Библии с ее стремлением смягчить естественное неравенство людей и чем оно чревато.
Однако жизнь сыграла с этой человеческой гордыней дурную шутку. Социологически центральный момент, как мне кажется, состоит в следующем: искусственно созданное гедонистическое разрушение трудовой и гражданской этики как на Западе, так и в России повсеместно порождает массы людей с высокими притязаниями и полной социальной неадаптированностью. Соответствующие силы в интересах не-Европы сделали все, чтобы миф о том, что русские не переработаются, перестал быть мифом – а современные европейцы с насаждаемым социал-демократией потребительским отношением к обществу не переработаются уж точно. Конструируется сознание, которое делает общество заведомо неконкурентоспособным в условиях мировой экономики, при радикальном сдвиге в характере труда и власти. Стремление спихнуть весь непрестижный и тяжелый труд на иммигрантов при одновременном гедонистическом отказе от нерасторжимого брака и деторождения ведет просто к смене этнического состава населения. Православного мира эта проблема коснулась, как известно, в первую очередь - в виде косовской катастрофы и грозящего в деградирующей России ее повторения, но самонадеянно считать, что она не дойдет до более развитых регионов Европы. Более чем очевидно также, что неконтролируемый этнический распад ядерной России попросту погребет значительную часть Европы под ее обломками.
Утверждать вслед за постмодерном, что все это просто результат модернистского материализма, рационализма, картезианства и т.п., значит обходить стороной саму природу конфликта. Новоевропеизм – это результат секулярного искажения христианства. То, что происходит сейчас – это плод абсолютно иного, неоязыческого общества и государства. К сожалению, неадекватность христианского мира вызовам современности ведет к тому, что нынешние западноевропейцы вполне могут попытаться конституировать себя без христианства вообще (а чем это кончается, мы, как известно, в Кенигсберге и Дрездене попробовали на собственной шкуре). Верующие же Третьего мира находятся в наихудшем положении, ибо они могут просто попасть под результаты растущего озлобления дискриминируемой Европы.
Сказанное проясняет и отношение к старым богословским парадигмам. После всего, что произошло, нелепо просто дожидаться сдвига в христианском богословии. Неужели только тогда мы услышим голос крови замученных соотечественников и подставленных под неонацистскую агрессию единоверцев из Третьего мира, вопиющий от земли? Обсуждение парадигм постмодерна давайте оставим Сорбонне. Возможно, моя собственная проблема в том, что я ориентируюсь более на историю и практику, чем на строгую теологию. Но я должен обратиться ко всем здравомыслящим христианам: условие нормального социально-религиозного действия – это не обсуждение всех пунктов доктрины (хотя и это необходимо!), а вера в суверенное Владычество Христово. Всем в конечном счете выбирать, по какому пути идти, однако если это необходимо, мы вправе творчески извлечь из прошлого, переосмыслить и заново включить в теологию все, нам необходимое. Только библейская Церковь может вырвать общество из современного капкана – дилеммы между убийственным для Европы политкорректным космополитизмом и нацизмом. Судить нас будут прежде всего по делам, а не по вере отцов. Ибо Россия – и в случае ее обвала все европейские народы - в смертельной опасности. Наша судьба сейчас, как и у самой России с Израилем – общая религиозная и национальная судьба. И наш народ также не может ждать завершения новых многотомных догматик.
Дата/Время: 10/04/08 19:46 | Email:
Автор : Евгений Каширский
| Изменить | Удалить
сообщение #080410194657
Дорогой Андрей Михайлович!
Благодарю Вас за фундированное разъяснение Вашей позиции. Совершенно согласен с Вами в вопросе о необходимости развития кальвинистской теологии. Как известно, в 16 веке был весьма популярен Монтень, веком позже – Декарт, философия которого – как бы ни ругали его пуританские современники – во многом повлияла на их образ мышления. Характерная черта этой философии – рационализм (нормативность мышления и дедукция), отсюда убежденность в том, что человек, если правильно применит разум, поймет Писание. Это я к тому, что определения, данные Адаму классической пуританской (кальвинистской) мыслью – во многом картезианские. Так сказать, честная рациональная попытка истолковать произошедшее в Эдемском саду. Разумеется, за четыреста лет методология мышления существенно изменилась.
Тем не менее, и Ваша трактовка, на мой взгляд, так же исходит из картезианской методологии. Есть объект (Адам), при помощи некоторых рациональных аргументов Вы стараетесь обосновать Ваш взгляд на его ситуацию. Увы, не имея при этом никаких подтверждений Вашей позиции на практике. Кауперианцы хотя бы могут указать на свои достижения в социальной области.
Кроме того, Ваша позиция в культурном и социальном вопросе нуждается в уточнении. Классическая кальвинистская доктрина рассматривает детей Сифа как угодных Богу. Но как раз именно потомки Каина строили города и создавали ремесла (культурное и социальное строительство). Потомки Сифа предпочитали жить в шатрах и молиться Богу. Тут есть противоречие, которое невозможно разрешить в рамках картезианской методологии. Нынешние пензенские затворники, не сомневаюсь, с удовольствием поддержат Ваш тезис «о бесплодности сотрудничества с неверующими», но практический выход они нашли для себя в пещере. Так что Вам надлежит расширить доказательную базу Вашей конструкции. А так – интересно.
Дата/Время: 09/04/08 22:02 | Email:
Автор : Несвойкин
| Изменить | Удалить
сообщение #080409220219
Несмотря на восторженные рапорты и утешительные заверения высокопоставленных чиновников, жизнь в России становится всё более непредсказуемой. А эта непредсказуемость, другими словами, неуверенность в завтрашнем дне, означает ничто иное, как то, что человек непрерывно испытывает чувство страха в настоящем. Сталкиваясь с различными бюрократическими проволочками чиновничьего произвола (т.е. практически безнаказанными возможностями должностного лица распоряжаться не принадлежащими ему ресурсами), каждый третий россиянин, не исключает возможности того, что может в одночасье лишиться всего своего имущества, а также и жизни. И что самое страшное, не за какие-то преступления или беззакония, а только потому, что нет такого Закона, по которому гражданин РФ был бы защищён от произвола.
Только не думайте о том, что я забыл про существование Конституции, Уголовного Кодекса и т.п. Мне лишь кажется, что все законы в РФ не работают, вернее они работают, но как-то очень избирательно, что гораздо страшнее того, если бы они не работали вовсе.
Вообщем, только не смейтесь над моей наивностью, но я с ужасом ожидаю революции, а не Реформации.
Дата/Время: 09/04/08 20:06 | Email: andreynsm@mail.ru
Автор : Андрей Семанов
| Изменить | Удалить
сообщение #080409200648
Мне кажется, говорить о русской школе кальвинизма как о состоявшемся факте еще рано. Сегодня можно лишь указать на сферы интереса отдельных отечественных энтузиастов, занимающихся кальвинизмом. Впрочем, стремление создать российскую теологическую школу вполне похвально. Будем совсем хорошо, если со временем появится несколько школ, дискутирующих между собой.
Теперь три замечания по существу статьи:
1. Термин «удобопреклонность ко греху», на мой взгляд, не слишком удачен, поскольку привносит идею скрытой порочности человека, что противоречит идее совершенного акта творения. Явленная или скрытая порочность несовместимы с пребыванием в Эдемском саду. Инфралапсарианство здесь не при чем.
2. Идея «возрастания человека в Богообщении» как условие для обретения вечной жизни является всего лишь теологической конструкцией, призванной заменить конструкцию «завет дел» (с идеей «послушания»). Конструкция имеет право на существование, но ее ресурсов явно недостаточно, чтобы уничтожить конструкцию «завет дел».
3. Так называемые радикальные кальвинистские школы (читай: гиперкальвинисты) при последовательно проводимой ими стратегии собственной доктрины приходят к изоляционизму и отсутствию реальных контактов с обществом, потому что действительно считают все эти контакты «бесплодным «сотрудничеством с неверующими». Это нам надо?

Дорогой Евгений Дмитриевич!
Отвечая на Ваши резонные вопросы, позволю себе начать несколько издалека.
Прежде всего, смысл моего выступления сводится к тому, что как профессиональный обществовед я надеюсь сформировать на основе исторического кальвинизма продолжающую лучшие традиции отечественной и восточноевропейской христианской мысли богословскую теорию и прикладную религиозную философию, в центре которой стоит Суверенный Триединый Бог и Богочеловек Христос.
Я знаю, что далеко не все согласятся с моей позицией, однако в свое оправдание я хотел бы сослаться по крайне мере на три исторические школы кальвинизма. Я просто верю в строгое предопределение и суверенную благодать Христову. Иными словами, я считаю, что Бог имеет суверенную власть в спасении, и что только те, кто был избран ко спасению прежде создания мира, действительно будут спасены, им принадлежит спасение, не потому, что они что-то делают или желают, а потому, что это воля Божия. Спасение от начала и до конца – акт благодати. Я верю также, что что все события истории совершаются через Бога, и они не имеют иного смысла, кроме исполнения Его решения прославить Себя в Своем Сыне Иисусе Христе, и все события есть средства к достижению этой цели. Есть много людей, которые считают, что это абсолютная истина, и многих из них называют просто кальвинистами. Однако многие люди, которые считают, что человек имеет свободную волю, называют это мнение гиперкальвинизмом, хотя чаще всего речь идет просто о совершенно неприемлемом для меня неадекватном отношении к ветхозаветному Закону со стороны некоторых верующих, считающих себя гиперкальвинистами. Большинство же людей в кальвинистском мире согласятся, что за вычетом этого момента все мои предпосылки – это традиционный высокий исторический кальвинизм, а никакой не «гиперкальвинизм».
Развитие Церкви всегда происходит в условиях конкретной действительности, которая отличается многогранностью и изменчивостью. Реформация потому и Реформация, что она отвергает всякого рода трафареты и неглубокие традиции. Она выступает против устаревших взглядов, носители которых механически копируют сложившиеся и порой чуждые народу Божию стереотипы. Тот, кому присущ трафаретный, доктринерский стиль мышления, не способен проявить творческую инициативу, правильно познать постоянно меняющуюся и многообразную действительность, находить богословски и научно обоснованные методы. Лишь прочно опираясь на конкретную действительность и творчески относясь к делу, можно найти правильные методы преобразования реальности силой Божией и успешно претворять их в жизнь. Творческая позиция в богословии – это метод, позволяющий отказаться от доктринерского подхода к делу и помогающий путем самостоятельного мышления познать живую и конкретную реальность и решать все проблемы применительно к ней. Такая позиция гарантирует победу, ибо она дает возможность определить стратегию и пути борьбы на научной основе, в соответствии с новыми требованиями развития она помогает непрерывно выявлять Богодарованный потенциал Церкви.
Начну с последнего Вашего утверждения, чтобы перейти к первому. Мне кажется, что такая постановка проблемы несправедлива. В утверждении о суверенном владычестве Христовом (в том числе и в Эдеме) нет ничего, способного привить Церкви подобную изоляционистскую, асоциальную позицию. Если таковы взгляды PRCA, это еще не значит, что они являются доктринально неизбежным следствием предлагаемой христианской антропологии. Мне представляется, однако, что в антропологии этой Церкви есть своя правда, которую часто недооценивают именно из-за ее неверных выводов, которые из нее делать вовсе не обязательно.
Когда заходит разговор о том, как и почему человек подвергся падению, возникают проблемы. Утверждение, что дело сводится к стремлению человека к автономии, лишь констатирует характер грехопадения, но не объясняет его по существу. Фактически таким образом легко допустить, что человек пал потому, что он пресытился созерцанием Бога (хотя как можно им пресытиться?), или же что без падения было бы невозможно Искупление (а это уже отдает богохульством и сатанизмом в виде апологии адамова греха). Эта несуразность, однако, становится легко объяснимой, если учесть, что утверждение об автономии как о причине грехопадения закладывает в объяснение греха ту человеческую ситуацию, которая стала возможной уже после греха.
Настаивая на экстрабиблейском термине «Богообщение», я остерегаюсь однозначно квалифицировать положение изначального Адама ни как завет дел, ни как завет благодати. Использованное в Савойской декларации выражение «завет дел» было отвергнуто составителями Лондонского исповедания 1689 года, которые, имея определенные опасения по поводу данного термина, сочли возможным сделать серьезные оговорки по поводу его использования. В то же время представляется не вполне обоснованным и взгляд PRCA, согласно которому человек был изначально сотворен в сверхъестественном состоянии (что, как ни странно, напоминает постпротестантский римо-католицизм).
Для меня неприемлемы лишь представления таких школ, как Вестминстерская (разделяемые, похоже, Метрополитен-скинией и восточноевропейскими частными баптистами), об «Адамовом правлении», которое имело своей целью «привести Адама к более высокой форме существования, чем та, в которой он был сотворен» (Уолдрон С. Современное толкование Баптистского вероисповедания 1689 года. СПб.,2000. С.107) или что «период послушания, успешно завершенный Адамом, гарантировал бы вечную жизнь для всех тех, кого он представлял» (Murray J. The Adamic Administration http://www.the-highway.com/adamic-admin_Murray.html). Довольно странно слышать от исповедующих кальвинистов, что такую задачу может взять на себя человек, хотя бы и до грехопадения. Получается также, что, не исполни Адам своей задачи, и Божий замысел мог бы не исполниться или исполниться несовершенно – а это уже даже не арминианство, это каббала. Эта проблема совместимости «завета дел», на который часто делают акцент именно инфралапсарии (хотя, разумеется, не только они) и строгого предопределения, по-видимому (не утверждаю однозначно за недостаточностью своего лишь начатого анализа этой темы), не была раскрыта председателем Вестминстерской ассамблеи У.Туиссом и другими пуританами. Всерьез ее поставила другая школа – упомянутые строгие баптисты конца XVII и XVIII в.
Далее, первый упомянутый Вами момент показывает, в чем, по-видимому, состоит проблема с «гиперкальвинизмом» и модифицированными теологиями завета. На самом деле в некоей «недостроенности» Адама (традиционная еврейская точка зрения), нуждавшегося в дальнейшем духовном возрастании, нет никакой идеи скрытой порочности человека и несовершенства творения. Творение было доброкачественным (tov meod), но это еще не значит, что оно было совершенным в смысле Мтф.5.48. Устойчивой потребности в Богообщении у прародителей действительно не было. Бог постановил Адаму пасть, не для того чтобы открыть путь Искуплению, а скорее для того, чтобы дать человечеству опыт Богооставленности, состояние нужды в Спасителе и, соответственно, нужды в Богочеловеке Христе, с тем чтобы в Нем состояние святых стало устойчивым и они не могли более отпасть. Можно допустить, что, не ослушавшись Грядущего Второго Адама, первый Адам не был бы наказан смертью, но ниоткуда не вытекает, что он уже в раю имел обетование вечной небесной славы.
Именно в факте заветного общения сотворенного Адама с Богом, а не просто в мандате Быт.1.28, следует искать исходную предпосылку всякой социальности и культуры, которые по определению не выводимы из автономии. Кем бы ни был изначальный человек (у нас просто нет его исчерпывающих характеристик, например, этнических), очевидно то, что без Богообщения он просто не смог бы ни вести коллективную жизнь, ни даже состояться как личность. Кроме того, отсюда вытекает, что человек социален именно потому, что он был создан в общении с Богом и нуждался в личном и корпоративном завете с Ним. Сама по себе природа человека, строго говоря, вообще не существует, она или совершенствуется через благодать, или изначально разрушается. Потенциал человека может раскрываться не через завет дел, но только через завет благодати.
Таковой завет и должен был раскрыться в истории. Однако в силу грехопадения порожденная заветом социальная природа человека развивалась уже без самого завета, порождая тем самым не растущее совершенство в служении Богу и ближнему, а все более отталкивающие формы господства-рабства. Именно поэтому история человечества – это нарастающее противостояние семени Жены и семени змия, тех, кто в Завете, и тех, кто вне и против него (см.: Higby R. Two Seeds http://www.5solas.org/media.php?id=578). Это противостояние развивается и поляризуется на протяжении всего исторического процесса, и любой здравый богословский или религиозно-философский подход к истории должен исходить из этого факта. Однако даже в кальвинистской мысли сегодня присутствуют систематические попытки затемнить эту истину с тенденцией истолковать природу Адама как якобы изначально автономного от Бога и онтологически не нуждавшегося в общении с Ним. Подобную тенденцию нельзя не охарактеризовать как порочную, ибо она стимулирует противоположную крайность – квиетизм радикальных кальвинистов (например, хоксемистов) в отношении всякой христианской социально-политической позиции и культуры.
Я настаиваю, таким образом, что поскольку вечное и предвечное избрание совершается для Церкви во Христе, Христос же есть суверенный и абсолютный Владыка и Господь истории, - постольку Церковь есть самостоятельный субъект истории. Я убежден, что Искупление – это не «аварийный ремонт», но замысел Божий о Своем Первенце Христе, Который пришел не продолжить адамический мандат власти (как это получается у некоторых реконструкционистов), но послужить людям до смерти крестной. Он не персонаж германской мифологии, распинающий себя на древе ради обретения власти над людьми. Он Господин, потому что Он явился как страдающий Слуга. (Отсюда следуют также выводы, касающиеся природы сознания, социума и Церкви, которые я надеюсь представить в дальнейшем).
Взгляд на мир как на реальность, в которой правит Богочеловек Христос, немыслим вне последовательно кальвинистского понимания взаимоотношений человека и Бога, без осознания того, кто такой человек и Кто есть Бог. Если рассматривать такие вещи вне кальвинизма, совершенно невозможно прийти к выводу, что миром правит Богочеловек; напротив, отсюда логически следует, что им правит человек, и при этом становится попросту невозможно понять власть Христа в истории, то есть как Он вообще способен изменить мир. Мировоззрение, в соответствии с которым мир управляется и преобразуется Христом Богочеловеком, может быть правильно сформировано лишь при условии признания суверенитета Бога, то есть положения о Его власти над всем сущим.
Только при условии уяснения существенных характеристик места Богочеловека Христа и Его Церкви в истории (целостное понимание которых присуще только последовательному кальвинизму), могут быть правильно обоснованы любые усилия верующих по изменению мира. Только на такой основе можно богословски и философски доказать решающий парадоксальный библейский принцип, согласно которому Господином мира является Тот, Кто пришел служить, а не господствовать (Мтф.20.28). Только исходя из этого высочайшего Идеала мы можем выработать правильный взгляд на общественно-историческое развитие, который позволит преодолеть узость и односторонность большинства его прежних религиозных трактовок и обусловить радикальное преобразование всего христианского жизневоззрения в соответствии с Писанием.
Начиная с XVI века реформатская мысль разработала целый спектр взглядов на смысл истории. Никто не вправе отрицать их значения, поскольку это был и есть гигантский и ничем не заменимый вклад в преодоление языческой и постхристианской реакции, основанной на антибиблейских видениях мира. Это тем более существенно потому, что для последовательного кальвиниста очевидно, что социальные явления подчиняются тем же принципам взаимоотношений человека и Бога, что и судьба индивидуальной души. Однако столь же ясно, что в человеческом обществе действуют закономерности, присущие только ему, и нельзя ни механически переносить закономерности личной духовной жизни на социум, ни, тем более, игнорировать духовные законы применительно к нему.
Общество развивается по органически присущим ему законам, которые должны быть поняты исходя из библейского всевластия Бога, всевластия Христа. Его развитие диктуется стремлением людей подчинять себе мир и преобразовывать его, то есть творить культуру. Преобразуя природу, человек создает материальные блага и условия для своей жизни; он также непрерывно изменяет самого себя. Однако поскольку человек по своей природе социален (корпоративен), достижение этих задач невозможно вне общества. Необходимо признать, что преобразование мира и человека по своей сути требует преобразования социума – и это не некая «частичная правда марксизма», как считали некоторые русские религиозные философы, а недобросовестное секулярное заимствование библейских общинных принципов, которое нанесло неисчислимый вред человечеству в ХХ в.
Именно Библия, а не секулярный по своей природе гуманизм, исходит из свойственного всем великим культурам древности признания того факта, что субъектом всякого исторического действия является народ, община. Это принцип обоих Заветов, составляющих один Завет. Но культура и политика вовлекают всех людей, тогда как Завет предполагает верующих, то есть избранных по благодати, что образуют особый народ, не тождественный остальным (Чис.23.9). И именно поэтому астает труднейшая и не решенная историческим кальвинизмом задача: как согласовать социокультурную деятельность, присущую всем людям, с самостоятельной церковной общиной, культурный мандат человека со всевластием Богочеловека?
Современное реформатское богословие не справляется с этой задачей, выдвигая необоснованную и много раз критиковавшуюся идею «общей благодати», не связанную с идеей Завета и тем приводящую к обмирщению кальвинизма. Идея христианской, церковной общины как самостоятельного субъекта исторического процесса, существующего и развивающегося по своим законам, выхолащивается и затемняется, подменяется бесплодным «сотрудничеством с неверующими». Игнорируется фундаментальный, положенный в основу всего западноевропейского христианского проекта библейский факт: есть два града, земной и Божий, строящиеся на диаметрально противоположных принципах, противостояние между которыми онтологически неснимаемо (Августин. De Civitate Dei. 14.28). Более того, возникает вопиющая диспропорция: неверующие имеют организованный град, тогда как христианам в нем или просто отказывается (амилленаризм, признающий только Церковь из индивидов), или же этот град обмирщается, инфицируется принципами земного града (что, увы, порой происходит в неокальвинизме и доминионизме).
Это и есть непонимание, причем с обоих сторон, самого главного и источник ограниченности исторических Церквей, в том числе и реформированных. Вследствие неправомерного сужения спектра выводов из библейской доктрины не дается правильного объяснения тому, что Церковь как Община всевластного Христа Богочеловека есть самостоятельный субъект истории, в котором действует евангельский закон, противоположный мирскому и не исчерпываемый Законом ветхозаветным – хотя и включающий его в себя. Не осознается, что эти законы структурно отличаются друг от друга, что в основе мира лежит господство и рабство, тогда как в основе Церкви – общее служение (смысл слова «литургия» именно таков, и он не только богослужебной жизни касается!). За основу берется – фактически вслед за Просвещением, которое нидерландский неокальвинизм пытался опровергнуть – адамический культурный мандат, недооценивающий падение человека и не разделяющий, с одной стороны, мирскую культуру и политику, с другой - Церковь.
Поскольку Богочеловек Христос есть Царь царей и Господь господствующих, Церковь может развиваться настолько, насколько она самостоятельна как субъект истории. Рост и развитие Церкви напрямую коррелируют с ее независимостью. Только по мере этого процесса она может выявлять вполне заложенный в ней потенциал и осуществлять преобразование культуры и социума в соответствии с Писанием – благодаря чему только и можно достичь социальной справедливости и милосердия. Это историческое действие Церкви и есть и будет раскрытием славы Христовой.
Я очень удручен тем, что складывающиеся обстоятельства лишают меня возможности вынести данную проблематику на обсуждение в ЦИК и я вынужден ограничиться этим письмом. В любом случае надеюсь вернуться к данной теме.
Желая радости и крепости духовной со всеми благословениями Господа,
Р.Б. Андрей С.
Страницы : 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299
Новое сообщение
Автор сообщения :
Email автора :
Введите текст на картинке :
Текст сообщения
Слать все сообщения из темы на указанный email